27 июля народному артисту России Ефиму Александровичу КАМЕНЕЦКОМУ исполнилось 80 лет. Из них он почти полвека служит ленинградскому-петербургскому театру. По сути, он По сути, он его хранитель, того театра, которого сегодня становится все меньше, и того и гляди не станет совсем, – где признана власть души и сердца, куда приходят для того, чтобы плакать и смеяться, потому что где же еще это делать, как не в театре? «Вести» встретились с актером в канун его юбилея. 
– Ефим Александрович, а знаете, где я вас увидела первый раз? Мне было совсем немного лет, я очень любила смотреть телевизор, а там часто показывали спектакли, снятые на Ленинградском телевидении. И вот я вас запомнила в телеспектакле, который, кажется, назывался «Жена»…
– Да, был такой, по Чехову, кстати, хороший спектакль. Мы там с Наташей Теняковой играли, Павлом Петровичем Панковым, Володей Особиком…
– Спектакли Ленинградского телевидения 70-80-х годов я, будь моя воля, признала бы культурным достоянием страны, хотя, наверное, многое не сохранилось или пылится в каких-то телеархивах. Ведь в БДТ или театр Ленсовета можно было не ходить, все звезды снимались в телеспектаклях. А как вы вспоминаете о своей работе на Ленинградском телевидении?
– Вспоминаю замечательно, несмотря на то, что все телевизионщики – редакторы, режиссеры, авторы – работали под некоторым давлением, нужно было отчитываться в обкоме партии, и когда ставили какую-нибудь пьесу про стройку, то режиссер должен был брать на роль секретаря обкома народного артиста, а секретаря горкома мог сыграть и заслуженный, главное, чтобы творческая репутация была безукоризненной. Но можно было пробиться! Если ты поставил про стройку, то потом ты мог поставить Чехова или Шекспира. А мне пришлось играть на телевидении и Чехова, и Тургенева, и Алексея Толстого, и Шекспира, и с очень неплохими артистами. Например, мы играли «Два веронца» с Юрой Каморным, Олегом Далем. Благодаря телевидению довелось поработать с самыми замечательными артистами того времени – Ефимом Захаровичем Копеляном, Олегом Борисовым, Владиславом Стржельчиком… Телевидение тогда – это место «сбора» актеров, где что-то обсуждали, общались, иногда и выпивали по 100 граммов. А телеспектакли эти, я знаю, ленинградцы смотрели. Сейчас другие потребности, вкусы изменились. В этом смысле мне больше нравится то время, работали за гроши, но…
– А вы вообще любите прошлое помянуть? 
– Как вам сказать… Что-то невольно вспоминается, иногда ностальгически. Но чтобы постоянно сидеть и вспоминать, этого нет. Сейчас многие актеры мемуары пишут, я бы не стал.
– Почему? Вам есть о чем и о ком рассказать.
– Почему? Не знаю… Многие ведь пишут для того только, чтобы, так сказать, запечатлеть свой след…
– …и остаться в истории. Тем не менее, несмотря на то, что мемуаров вы писать не хотите, Ефим Александрович, давайте вернемся назад. Вы закончили педагогический институт, получили диплом учителя русского языка и литературы, отчего сразу не пошли в актеры?
– Дело в том, что когда я учился в Пензе в школе, в последних классах у меня был хороший учитель литературы Владимир Федорович Ефремов. И он играл в народном театре. Кстати, года три-четыре назад он меня нашел…
– Да что вы??
– Да, представьте. Прислал мне фотографии, просил меня написать о своем детстве, он какую-то книжку хотел издавать. Я даже боюсь думать, но писем больше нет… Он ведь был уже очень пожилой человек… И вот Владимир Федорович в 9-10 классах меня привел в народный театр, они там играли горьковских «Мещан», Владимир Федорович – в роли Тетерева. Это была настоящая учительская провинциальная интеллигенции, такая, знаете ли, в лучшем смысле чеховщина. Узнав, что я собираюсь учиться на артиста, Владимир Федорович, мудрый человек, сказал: «Получится ли у тебя, неизвестно, а ты любишь литературу, поступай в педагогический». Это был очень ценный совет, между прочим, по-моему, еще Качалов, закончивший, если я не ошибаюсь, юридический факультет, говорил, что молодых людей надо отговаривать идти в театр. Потому что, если уж прорывается человек и становится актером, значит, так тому и быть.
– А своих дочерей тоже отговаривали идти в артистки? 
– Они особенно и не собирались. Старшая, Саша, заканчивала школу, когда я набирал студентов, и она сказала: «Папа, может и мне попробовать?» Ответил, что лучше не надо.
– Все же отговорили!
– Знаете, если хочет человек стать артистом, он не спрашивает, а все эти сомнения… Но мы отвлеклись. После второго курса я все-таки поехал поступать в Школу-студию МХАТ. Провинциальный мальчик, я мало что знал, понимал, приехал поздно, но меня, тем не менее, слушал Павел Владимирович Массальский, замечательный актер Художественного театра, педагог.
– Как же, в «Цирке» снимался с Любовью Орловой. 
– Не знаю, хорошо ли я читал Чехова и кого-то еще, но Массальский сказал: «Курс набран, но приезжай после Нового года, обязательно будут отчисления, и мы тебя возьмем». Я вернулся в Пензу, и стал учиться в педагогическом через пень-колоду, уже даже хотел подавать заявление об уходе из института, но меня педагоги отговорили, мол, учиться осталось меньше двух лет, зачем бросать, закончи, а потом иди в свой дурацкий театр. Ну я и остался, стал параллельно учиться в студии при областном театре, а вскоре уже и участвовал в спектаклях и…
Осмелюсь прервать здесь ненадолго моего визави и поспешу заметить, что знание изящной словесности, любовь к литературе определенно пригодились ему в актерской профессии, если судить по тому, какие аудиокниги им записаны – от Толстого с Шекспиром до Лукьяненко с Глуховским. К тому же им написано для театра несколько инсценировок по произведениям Достоевского, Пушкина, Чехова. «Скандал в Пассаже» по рассказам Достоевского в «Антрепризе имени Андрея Миронова» прошел более 100 раз, в театре «За Черной речкой» до сих пор идет спектакль по пушкинской «Капитанской дочке» – «Любовь и странствия прапорщика Гринева». Кстати, на форумах в Интернете зрители рекомендуют его посмотреть.
– …потом неожиданно для себя получил приглашение в Казанский театр юного зрителя – это и было настоящее начало профессиональной карьеры. Там шли очень приличные спектакли, я играл главные роли, а потом меня позвали в театр имени Качалова, там же в Казани. Там я играл много и успешно. А потом случилось так, что я переехал в Ригу вместе с женой. Меня вообще-то звали в новосибирский «Красный факел», но мы как раз были на гастролях здесь, в Ленинграде, и один знакомый мне сказал: «Зачем тебе в Сибирь ехать, езжай в Ригу, там очень хороший театр». В это время в Ленинграде оказался главный режиссер Рижского театра русской драмы Кац, он посмотрел наши спектакли и пригласил меня к себе. Я успел сыграть там две роли, потому что на съемках в Риге был Игорь Петрович Владимиров, который и позвал меня в Театр имени Ленсовета. Причем сразу сказал, что моя жена будет репетировать Соню Мармеладову, а я – Порфирия Петровича в «Преступлении и наказании». Это был мой дебют в Ленинграде.
Он с поразительной легкостью перечисляет эту почти невероятную цепь событий, где, поди разбери, чего больше – случайностей или закономерностей (но мы же помним: если человек прорвался и все-таки стал актером…), словно и не было за этим сомнений, тревог, неустройства житейского. Ведь переезд в Ленинград к Владимирову едва не сорвался: выяснилось, что жена Галя (актриса Галина Никулина – М.Ш.) беременная, Владимиров, не желавший ждать, стал предлагать сделать аборт, они отказались – «мы тогда не поедем». И Владимиров, человек жесткий, не всегда терпимый, сдался. Были и трудности с жильем, шесть лет жили в комнате на Марата, которую для них выбил директор театра. Каменецкий неохотно рассказывает о бытовых трудностях – а у кого их не было? У кого их нет? Жизнь есть жизнь. Другое дело – театр.
– Период Театра имени Ленсовета – это 17 или 18 лет жизни. Там было все – творчество, очень приличные актеры, было жестоко, достаточно бурно и в то же время этично. Игорь Петрович Владимиров ведь был очень талантливым человеком, но импульсивным. Не могу сказать, что все 17 лет, но десять из них точно были очень интересным временем. Знаете, мне несколько лет назад принесли диск со спектаклем «Ковалева из провинции» – пьеса была не очень, но я поразился: как мы там играем! Тонко, неглупо. Причем декораций почти не было, одни стулья. Я считаю, что это один из лучших спектаклей Игоря Владимирова. А «Люди и страсти»? А «Укрощение строптивой»? Разные были, конечно, спектакли, но наш театр пользовался успехом. Конечно, был БДТ, гениальные «Мещане», «История лошади», много просто хороших спектаклей. Кстати, я там играл в спектакле «Перед заходом солнца», с исполнителем роли профессора Гейгера Всеволодом Кузнецовым случилась беда, ему отняли ногу, мне позвонил Кирилл Юрьевич Лавров и предложил заменить Кузнецова. Я съездил к Севе домой, получил от него благословение и года четыре играл в этом спектакле.
Но и театр Ленсовета был очень популярным. В три часа ночи на Владимирском проспекте можно было увидеть очередь, стоявшую за билетами. Для того чтобы попасть в Ленсовета, продавцы давали мне мясо, какого в магазине было не купить. К сожалению, в конце 80-х дошло до того, что я уже не мог заходить в наш театр. Там все умирало, было какое-то полусумасшедшее состояние. Стали артисты постепенно уходить, по-моему, в 1986-м ушла Алиса Бруновна Фрейндлих, профессионал высочайшего класса. Когда она играла «Варшавскую мелодию», «Мой бедный Марат», я не мог сдержать слез. Вскоре и я ушел, ко Льву Додину, человеку и режиссеру умнейшему, талантливейшему, но там продержался один сезон. Додинский театр великолепный, лучший, на мой взгляд, и тогда и сегодня в России, но я понял, что я пришел туда поздновато, хотя это мой театр, в принципе, по стилю, по манере работать, он не мой только по «закулисному психологизму». А в это время Рубен Агамирзян, очень хорошо ко мне относившийся, позвал в театр Комиссаржевской, и вот уже более 25 лет я работаю здесь. Я чувствовал, что Рубен Сергеевич очень хорошо ко мне относится, увы, с ним я проработал всего три года.
Разговаривать с Каменецким легко. Он внимателен к собеседнику, начисто лишен менторства, вполне в его статусе – личностном и профессиональном – возможном, нет в нем и снисходительности, чем грешат некоторые корифеи. Он человек несуетный, но не равнодушный, серьезный, но и с прекрасным чувством юмора, трепетный, но и не без сарказма. Про современный театр говорит почти афористично: «Какое время, такой и театр». А потом добавляет: «Конечно, появляются спектакли неплохие, вот в нашем театре Александр Баргман поставил «Графомана» по Володину. По-моему, получился очень приличный спектакль». Надо знать, что «прилично», «приличный» – высокая оценка в устах Каменецкого, не склонного к бурной аффектации чувств. Трудно представить, чтобы он вдруг начал с пафосом рассуждать о судьбоносных встречах своей жизни – ключевое слово здесь «судьбоносный». Вот уж в ком нет «актерства». А есть самоирония, которая вообще-то свойственна только людям сильным и умным. И, например, попытки поговорить на тему «Каменецкий и кино» почти обречены. 
– Снимался я у Иосифа Хейфица в фильме «Единственная».
– Как же, как же, вы там с Золотухиным в купе ехали.
– Да-да, построили какой-то вагон, рабочие качали его, якобы мы едем. Но я так себя вел…
– Что же вы такое вытворяли?
– Пришел первый раз на съемку, жду час, другой, мне это непривычно, мне уже не хочется и сниматься, вызвали в 12, а уже 3 часа – и ничего не происходит. Потом говорят: снимать будем завтра. Решил, что не пойду, потом все же пришел, правда, часа на два опоздал.
– Хейфиц рассердился?
– Когда я появился, на меня буквально накинулся его ассистент Юра. А Иосиф Ефимович… Вхожу в комнату, там сидит Хейфиц, кепочка на нем какая-то, он почему-то рассказывал мне, как Сталин его послал снимать документальный фильм про уборку урожая. Я, конечно, слушал, но, откровенно говоря, у меня большого пиетета перед ним не было тогда.
– Несмотря на внушительную фильмографию, с кино у вас отношения ведь не очень сложились.
– Я вам скажу честно: в 70-80-е годы я так был занят на телевидении, и мне так хватало театра, что и цели появиться на экране не было. Но снимался у Бирмана, Каневского, Астрахана, Граника… В «Строгой мужской жизни» по сценарию Кураева – был такой фильм про танкистов – даже на танке довелось поездить. Незабываема встреча с Ильей Авербахом. Я снимался у него в фильме «Объяснение в любви». Роль у меня там небольшая, я играл чекиста. К сожалению, Авербах рано умер. А самая дорогая для меня встреча в кино – с Динарой Асановой. Замечательная женщина, царствие ей небесное. Она была человеком очень профессиональным, знающим, благодаря ей и я узнал, понял многое про кино. При этом капли не было назидательности, ничему артистов она не учила, она им абсолютно доверяла. В фильме «Беда» Леша Петренко играл главного героя, которого посадили в тюрьму, а я играл начальника тюрьмы. В роли матери героя снималась Елена Александровна Кузьмина, жена Михаила Ромма, а Асанова, кстати, была его ученицей. Кузьмина по сюжету приезжала в тюрьму на свидание с сыном. И вот Асанова мне вдруг предложила: мол, поговорите с Еленой Александровной, задайте ей примерно такой-то вопрос. Я удивился: как это «примерно», когда у меня есть сценарий с текстом роли. На что Асанова сказала: «Не обращайте на это внимания, сами поговорите». Я засомневался, ведь неизвестно как Кузьмина будет реагировать. «Не волнуйтесь», – сказала Асанова.
– То есть Асанова вам позволила импровизировать.
– Да! От меня требовалась полная импровизация. Соорудили такую маленькую декорацию, что поместились только стулья, сидим мы с Кузьминой, огромная камера, оператор… Я думаю, а где же режиссер? И вижу, что она стоит за всей этой толпой. А тогда ведь мониторов не было и она издалека, через головы, смотрит на то, что происходит на съемочной площадке. Меня поразила такая степень доверия. Она рассказывала мне сюжет следующего сценария, нет, она не говорила, что я непременно буду у нее сниматься, но зачем-то она мне рассказывала это? Потом узнал, что она умерла. Так рано, ей было всего 42 года.
А сегодня… Сегодня снимаюсь в сериалах. Говоря откровенно, снимусь в какой-нибудь ерунде, за один день заработаю как за месяц. Вот недавно снимался в сериале «Семейный альбом», дней пять, играл человека по фамилии Попандопуло.
– Знакомая фамилия.
– А, да-да, «Свадьба в Малиновке». Мой Попандопуло – ученый, декан. Я вообще-то названия сериалов, где снимался, по большей части не помню, но этот запомнил, тут режиссер был вполне профессиональный. Снялся в сериале про Столыпина, сыграл Горемыкина, председателя Совета министров. Но в основном не помню я эти сериалы.
– Да и не надо их помнить. Вы зато помните другое, настоящее – вы стихов много помните. Поэзия большую роль играет в вашей жизни?
– Большую. Пастернак – самый любимый поэт, более земной, более теплый, человечный, с ошибками, женщинами, запутанными отношениями. Пушкин – начало начал, Мандельштам для меня небожитель, а Пастернак… Мне кажется, я его чувствую. «Февраль! Достать чернил и плакать…»… Или:
Любимая, – жуть! Когда любит поэт,
Влюбляется бог неприкаянный.
И хаос опять выползает на свет,
Как во времена ископаемых.
Глаза ему тонны туманов слезят.
Он застлан. Он кажется мамонтом.
Он вышел из моды. Он знает – нельзя:
Прошли времена и – безграмотно…
Мы уже прощаемся, когда я решаюсь задать еще один вопрос: «С высоты своего возраста, скажите: человек стареет только физически? Есть ведь такая шутка: с возрастом грехов становится больше, а ума – нет». Каменецкий вопреки ожиданиям остается серьезным. Недолго молчит, а потом говорит: «Здесь красоваться особенно нечего, старость есть старость, но что-то и от человека зависит… Что-то зависит…» 
Марина ШИКОВА