Александр Баргман. Быстрый и живой
10 ноября 2014 года состоялась ХХ-я Торжественная церемония награждения лауреатов Высшей театральной премии Санкт-Петербурга «Золотой софит». Спектакль Театра им. Комиссаржевской «Графоман» выдвинут на соискание премии в трех номинациях: «Лучший спектакль на большой сцене», «Лучшая роль второго плана» (Маргарита Бычкова), «Лучший актерский ансамбль» (Анна Вартанян, Сергей Бызгу). Его постановщик, а теперь еще и главный режиссер этого театра Лауреат Государственной премии России Александр Баргман в который раз получил признание. В прошлом году его спектакль «Ночь Гельвера» тоже стал лауреатом «Софита». Но если режиссура для Баргмана — ремесло новое, то его, как блистательного театрального актера, знают многие. Его Дон Жуана в постановке Александра Морфова Москва видела дважды — как номинанта на «Золотую Маску» и «Сезонов Станиславского». Его послужной список наград растет с каждым годом. «Золотые Софиты» – за «Дон Жуана», «Сон в летнюю ночь», «Сиротливый Запад». Это только на сцене Театра им. В.Ф.Комиссаржевской. А есть награды и в других театрах. Москва хорошо знает А.Баргмана. Он сыграл Бога в «Бытии-2» И.Вырыпаева в Doc.театре. Спектакль получил главный приз на фестивале Новой драмы. Четырежды номинант «Золотой маски». Снялся в «Полторы комнаты и окрестности». Его голосом говорит по-русски Джонни Депп. И не только. В 22 года он уже получил премию «Актер года» за роль Клавдия в «Гамлете» Александринского театра! В 30 лет – он Лауреат Гос. премии РФ. Он умеет быть одновременно и результативно в разных точках театрального поля. Феномен прелюбопытный: Баргман-актер пока еще спорит с Баргманом-режиссером. Но, похоже, режиссура медленно, но верно берет верх…
— Ощущение, что тебе нравится быть странником, перелетая из театра в театр, из города в другой, делая параллельно множество дел. Нет желания бросить якорь, обзавестись собственным кабинетом и сменить «одновременно» на «последовательно»?
— До того, как я принял предложение стать главным режиссером, таков был принцип жизни — становиться «пилигримом», менять картинки. Но сейчас, занимаясь театром Комиссаржевской, я понимаю, что пора менять образ жизни. Наверное, будет трудно, но это необходимо. Я чувствую, что создается какое-то новое творческое пространство.
— Ты постепенно расстаешься с Баргманом-актером… При такой одаренности это кажется расточительством. Лицедейство — подарок от природы. Ты сейчас отыграл на сцене театра Комиссаржевской роли, сделанные за последние десять лет. Это багаж мудрости, профессионализма и, и, и. Работа с такими профи, как Морфов и Крамер. И это все неслабые радости актерской жизни. Скажи, твои герои со временем меняются? Есть ощущение, что ты еще сыграешь что-то новое невиданное?
— С актерской профессией я не расстаюсь. И в постановочном процессе я реализуюсь, как актер. Потому что я пропускаю каждую роль через себя, каждую внутренне проигрываю. Но от суперпредложения, от роли, которая бы меня увлекла, — не отказался бы. Пока возникающие варианты интереса не вызывают. Дело в том, что в качестве актера я получаю больше удовольствия от репетиций, чем от эксплуатации спектакля. В этом проблема. Если Саша Морфов находится в театре и отслеживает свои постановки, тогда они живы. Он такой режиссер, который постоянно «мнет» спектакль, меняет в зависимости от времени, от настроения и т.д. Когда этот коридор воздуха высасывается, когда спектакль брошен на произвол судьбы, для меня исполнение роли становится работой на холостом ходу. Окаменелость в театре невозможна. Мне интереснее придумывать, чем эксплуатировать. Что касается спектаклей с моим участием, — каждый из них, каждая роль – и в «Сиротливом Западе», и в «Дон Жуане», и «Ваале» – отдельные отрезки моей жизни. Каждую роль люблю и пока расставаться с ними не хочу. И Дон Жуан, и Ваал – это всегда изматывающий диалог с самим собой, в первую очередь.
— Насколько ты зависим от зрительской реакции? Важен диалог со зрителем?
— Диалог со зрителем всегда важен, но для меня вторичен. Важнее диалог с собой, с автором, с режиссером, с историей, здесь и сейчас происходящей. Конечно, зритель во многом спектакль формирует. И конечно, все мы – артисты — «ведемся» на эту зрительскую реакцию, его энергию. С одной стороны, это неверно, а с другой стороны — такова актерская природа: к сожалению, мы всегда должны нравиться. Но для меня, повторюсь, это менее важно, чем та «художественная вертикаль», связь с авторами, создателями спектакля. Поэтому пока все поступающие мне актерские предложения я вынужден отвергать. Не вижу в них возможности реализоваться в той же степени, как позволяет мне режиссура.
— Как ты вошел в режиссуру?
— Сначала была неосознанная глупость. Мы с моим другом Сашей Лушиным сочиняли спектакль «Докопаться до истины-2» в «Таком Театре». Сделали, и я об этом забыл, как о режиссерской шалости. Потом пришла Аня Вартаньян и робко предложила сыграть пьесу «Жан и Беатрис». На вопрос, кто будет ставить, она ответила — мы. С этого все началось всерьез. Потом возник «Иванов», «Каин» и -пошло-поехало. Правда, в последние годы более строг и придирчив в отборе литературного материала.
— Много лет назад я прочитала эссе Розанова об артисте. В нем философ парадоксально утверждал, что чем крупнее актер, тем меньше состав его личности. Я была так удивлена, что порой спрашиваю актеров, верно ли это? В сущности, это близко к церковной идее об актере, теряющем душу. Наличие у актера собственного лица церковь подвергает сомнению, поскольку он, играя роли, примеряет маски чужих личностей, становится человеком, скрывающим свою истинную суть, свое “я”. А что ты думаешь по этому поводу?
— Я не соглашусь с Розановым, потому что актер в творчестве обретает себя. Театр и роли для артистов, – если это настоящие роли и настоящая драматургия, — возможность обрести себя, глубже себя раскрыть. Потому что мы носим маски и разыгрываем себя в жизни. А с помощью роли, темы, серьезного автора, глубинного исследования персонажа, человека — мы возвращаемся к себе. Я вспомнил о Михаиле Окуневе, замечательном актере Омской драмы. В любой роли он замыкает зрительный зал на своей личности. Не на лицедействе – с этим у него все в порядке – а на своей индивидуальности, на своих принципах.
— Мне тоже кажется, что без эманации личности нет настоящего актера и театра.
— Естественно. Такие люди — проводники. С каждой ролью все больше внутреннее накопление — душевное, духовное, чувственное. Все сильнее концентрация творческой индивидуальности.
— Зачем летишь в Омск?
— Заканчиваю репетиции в Омской драме пьесы Ханоха Левина «Пакующие чемоданы», в нашем варианте – «На чемоданах». Сумасшедший автор. Это некое обэриутское продолжение Володина. Только если Володин оставляет надежду, то Левин — нет. Он ненавидит человечество, поскольку любит человека. В его драматургии нет психологизма, там вскрывается звериная странная чудовищная человеческая суть. Он умер в 54 года, и в каждой его вещи присутствует так или иначе тема смерти. В пьеса «На чемоданах» — комедия с восемью похоронами. Пьеса смешная и страшная.
— Фантасмагорического «Графомана» ты делал этюдным методом. А текст Левина не потревожишь?
— Нет, в Графомане и принцип был другой, «кусковой», с привнесением отрывков из других произведений Володина. А тут нет такой необходимости. Сама структура скетчевая, 22 эпизода, и герои, перепрыгивая из одной сценки в другую, постоянно стремятся вырваться из «медвежьего угла», в который попали. Там заложена тема вечного еврейского исхода, стремления к счастью, которого не достичь. Потому и на чемоданах, потому что хотят жить быстро и счастливо. Нет необходимости его еще чем-то приукрашивать. С Володиным было иначе – хотелось передать многозвучье его мира, поэтому и его стихи, и прочее. Думаю, не только для меня встреча с Володиным – как подарок судьбы. Для всей команды спектакля…
— С твоей легкой руки в наш театр приглашен на постановку замечательный режиссер из Новосибирска Сергей Афанасьев. Сейчас он репетирует вампиловскую пьесу «Прошлым летом в Чулимске»…. Может быть, в провинции сохранился дух русского театра, утерянный столичным театром? Может быть, нам есть чему у них поучиться?
— Здесь невозможно быть категоричным. По моему опыту все индивидуально. Я давно люблю театр Афанасьева. Видел много его спектаклей. У него невероятно творческая атмосфера, отличная труппа. Он занимается психологическим театром, что мне дорого. Я ничего не понимаю в режиссерских концепциях. А в его спектаклях есть такое редкое соединение лицедейства и жизненной правды, которое мне хотелось привнести, в частности, в наш Театр имени Комиссаржевской. Я счастлив, что Афанасьев согласился у нас поставить спектакль. Это невероятно полезно еще и с педагогической точки зрения. В связи с некой репертуарной разболтанностью это полезно для труппы. Обобщений в противопоставлении столичного и провинциального типа театров делать не стал бы. Есть три театра – Театр Афанасьева, «Красный факел» и Омская драма, в которых присутствует невероятная сосредоточенность на профессии, на спектаклях, на ролях. Потому что нет приработка на съемках в кино и на ТВ. А значит, меньше суеты. Я провел много времени в Омске, в Новосибирске. Там артисты приходят за 20 минут до начала репетиции – в костюмах, с подготовленными вопросами, со знанием текста. После первой пробы «на ногах» они фиксируют сразу все мизансцены. Им не надо повторять. Они всегда идут дальше. Это связано с воспитанностью труппы, с ответственностью за театр. Поэтому где провинция – это вопрос. Может быть, провинция — мы?
— Несколько лет назад журнал «Театр» констатировал смерть репертуарного театра.
— Нет, репертуарный театр жив, слава Богу. И должен быть жив. Потому что каждый мощный театр — это целая страна, со своей историей. Она растет, меняется, в ней случаются революции и дефолты, эпоху процветания сменяет застой … но это жизнь государства, и этого никому не отменить. И в «Комиссаржевке» хоть и немного разбалансированная, но сильная труппа. Так что все в наших руках.
— Прошлым летом актер и педагог Сергей Бызгу набрал новый актерский курс в Театральной Академии. У тебя есть надежда на них?
— И очень серьезная! Мы обговаривали с художественным руководителем театра Виктором Новиковым и с Сергеем, что это так называемый целевой набор. Это значит, что года через два студенты буду вливаться в спектакли нашего театра. Театр – дело молодое. Омоложение труппы за счет молодой крови, живой энергии молодости необходимо.
— Только что ты вернулся из Будапешта, с фестиваля, на котором был показан спектакль «Ночь Гельвера». Как эту антифашистскую пьесу принял европейский зритель?
— Восприятие самого материала было сложным в силу исторической обусловленности. Часть Венгрии во время войны была под Гитлером. История страшная, двусмысленная. Об успехе говорить неуместно. Спектакль стал, как мне показалось, для них ударом. Потому что никакие раны не зарастают. Ничего не забывается, ошибки не прощаются. В частности, сценографическое решение с прибитой на стене обувью возникло при создании спектакля после того, как, наш художник Анвар Гумаров увидел в Будапеште памятник на набережной Дуная. Когда фашисты уходили из Будапешта, они убивали евреев и сбрасывали их в реку. Памятник состоит из чугунных разнокалиберных ботинок… Что-то там, на спектакле, случилось важное со зрителем. Скажу без кокетства, тут дело не столько в спектакле, сколько в самой пьесе. По-моему, в ней показана связь катастрофы «снаружи» и «внутри». Частная катастрофа, приводящая к тупику в отношениях между героями пьесы и исторический тупик их человеческого существования. И это беда в квадрате.
— Приглашение на новую для тебя должность – главного режиссера – не вызывает удивления. Ты, наверно, прикипел душой к театру, в котором сыграл такие сильные и разные роли?
— Я люблю этот театр. При том, что у меня были разные периоды отношения к нему, в данный момент я понял, что люблю людей, которые меня окружают здесь. Мне нравится быть с ними рядом. Я вижу, что мне помогают, что нет внутренней фронды. Все настроены творчески на результат. Все хотят двигаться вперед, а я со своей стороны, приложу к этому все свои внутренние ресурсы и возможности. Видимо, период странствий подошел к концу. Хотя у меня есть еще какие-то обязательства в течение двух лет, которые я не могу нарушить…
— В Тюменском театре ты тоже главный режиссер?
— Уже нет.
— Прочла информацию, что питерское правительство сливает вместе замечательный НДТ — театр Льва Эренбург — а с «Субботой», театром «Post» Дмитрия Волкострелова и «Нашим театром» Льва Стукалова в одно целое под названием «Открытое пространство».
— Это чудовищно.
— Потому и хотела спросить, нет ли угрозы «Такому Театру», которым ты руководишь?
— «Такой Театр» — отдельный организм, и, надеюсь, он будет жить, как живет. То, о чем ты говоришь, имеет название – оптимизация. Я был свидетелем оптимизации Тюменского Большого драматического театра. Ничего хорошего из этого пока не вышло. Вся пятилетняя работа директора Сергея Осинцева и художественного руководителя Кристины Тихоновой невелирована из-за слияния с другими структурами. Не представляю, как можно соединять несоединимое.
— В середине ноября состоится третий «Такой фестиваль», в рамках которого ты привозишь спектакли, тобою поставленные в других городах России — «Лжеца» Гольдони Омской драме, «Отцы и сыновья» Фрила в Новосибирском «Красном факеле», «Три товарища» в Тюменском БДТ… Это твой творческий отчет городу?
— Хороший вопрос. С одной стороны, это нескромно, что я привожу свои постановки. С другой стороны, какое счастье, что у меня есть возможность привезти в Петербург прекрасных артистов прекрасных театров. Омскую драму, Тюменский театр, «Красный факел». Почему я не могу собрать вместе своих друзей? Почему я должен из ложной скромности этого не делать? Придут люди, директора… для меня общение с артистами – больше, чем профессиональные дела. Для них это глоток воздуха. Так что вопрос самопрезентации для меня не стоит.
— Иногда говорят, неважно, какая за окном погода, важно прийти в театр-дом и творить. Но творить вне времени тоже вроде невозможно… идеи приходят с улицы… Как ты выбираешь пьесу для постановки? Потому что просто нравится или за ее актуальность?…Например, «Ночь Гельвера» – это был вызов времени.
— Да, в тот момент для меня это было принципиальное высказывание. «Гельвер» и сейчас актуален. Но вообще я могу влюбиться в материал импульсивно, совершенно не рассудочно: попадает в сердце и не отпускает. Если это настоящая драматургия – она всегда созвучна времени. Надо только это услышать.
— В этом сезоне ты решил ставить в Театре Комиссаржевской «Дом, который построил Свифт». Кажется, Григорий Горин благополучно остался в ХХ веке. Не боишься конкуренции с Марком Захаровым, чей фильм знают все?
— Не боюсь. Фильм видел в глубоком детстве. Пьесу я перечитал два года назад, она меня потрясла. Горин сумел наполнить ее воздухом, возможностью для творческой фантазии. С одной стороны, это история про одиночество художника, про вечный конфликт человека творящего с обществом потребляющим. Опять же – продолжение традиций постановки горинских пьес на этой сцене. Со времен «…Забыть Герострата!» здесь, по-моему, шли все его пьесы. «Тиль», «Феномены», «Шут Балакирев»…
— А что ты делал в Македонии?
— Директор Македонского национального театра в городе Битола Тино Светозарев предложил поставить «Иванова». Он же стал автором оформления. По сравнению с «Ивановым», которого мы сделали в Петербурге, македонский — совершенно другой: спектакль большой формы, с сумасшедшими по темпераменту артистами.
– Страстный Чехов с горячими македонскими парнями? А как же Иванов — с его аморфоностью, усталостью и вялостью?
— Никакой вялости: Иванов – потрясающий артист Огнен Дранговски, он недавно в легендарном шекспировском «Глобусе» в Лондоне играл Шейлока в «Венецианском купце».
— И этот Иванов застрелился?
— Он умер от удара, от перенапряжения. Мне изначально вариант с самоубийством был не интересен. И его отказ от женитьбы на Шурочке – это раскрепощение, возрождение прежнего Иванова, это возвращение к жизни. Тот, что перед нами, – тень прежнего. В этом и есть конфликт пьесы. Просто сердце не выдержало, и все. Спектакль получился не минорным, а огненным. В октябре мы показывали его в Ростове-на-Дону, на фестивале «Минифест». Играли без перевода, без наушников, без титров, только с кратким синопсисом. Очень нервничали. Не каждый ростовчанин досконально знает Чехова. Тем не менее, прием был сильный…
М.Заболотняя. Интервью с Александром Баргманом// Трибуна, 20 – 26 ноября 2014. № 10537