18+

Сцены из загородной жизни
По пьесе А. П. Чехова «Дядя Ваня»

Режиссёр-постановщик – Роман Габриа
Сценография Анвара Гумарова
Художник по костюмам – Елена Жукова
Композитор – Владислав Крылов
Хореограф – Илья Колецкий
Художник по свету – Тарас Михалевский

Спектакль – лауреат Высшей театральной премии Санкт-Петербурга «Золотой софит» (сезон 2021-2022 гг.) в номинации  «Лучшая работа актера»: Денис Пьянов за роль Ивана Петровича Войницкого.

Спектакль – победитель ежегодной премии KudaGo (сезон 2022) в номинации «Театр: спектакль года».

В огромный загородный дом, принадлежащий семейству Войницких, приезжает отставной профессор Серебряков с 27-летней женой. Молодая и сексуальная Елена Андреевна очень скоро сводит весь этот дом с ума. Для кого-то он превращается в склеп, кому-то представится бесконечным лабиринтом, наполненным миражами. Обитатели запутанных комнат не спят по ночам, едят не вовремя, пьют, ругаются, плачут. В чем же истинная причина приезда Серебряковых?

В этом вместе с артистами театра им. В. Ф. Комиссаржевской пытается разобраться режиссёр спектакля  Роман Габриа и предлагает выступить зрителям чеховской драмы в необычной роли — а именно в роли наблюдателя за «сценами из загородной жизни».  Зритель станет свидетелем обычного быта: люди спят, едят, ходят, носят свои пиджаки. А за этим — чеховская тональность жизни «между строк» с модуляцией в зону «отчуждения» и криками в пустоте большого дома.

Премьера состоялась 15 января 2022 года
Продолжительность спектакля — 2 ч. 40 мин. с антрактом

Действующие лица и исполнители:

Елена Андреевна Елизавета Фалилеева
Иван Петрович Войницкий Денис Пьянов
Мария Васильевна Войницкая з.а. России Елена Симонова
Соня София Большакова
Астров Михаил Львович Богдан Гудыменко
Серебряков Александр Владимирович Анатолий Журавин
Стрелочник Василий Гетманов

Пресса о спектакле

МОЯ ДОРОГАЯ HÉLÈNE
сцены из загородной жизни в 2-х действиях
по пьесе А.П.Чехова «Дядя Ваня»

Режиссер-постановщик Роман Габриа
Сценография Анвара Гумарова
Художник по костюмам — Елена Жукова
Композитор — Владислав Крылов
Хореограф — Илья Колецкий
Художник по свету — Тарас Михалевский

В спектакле заняты: заслуженная артистка России Елена Симонова; артисты София Большакова, Елизавета Фалилеева, Василий Гетманов, Богдан Гудыменко, Анатолий Журавин (актер театра «За Черной речкой»), Денис Пьянов.

ПОВТОРЕНИЕ ПРОЙДЕННОГО»: Премьера «Дяди Вани» на сцене Художественного театра состоялась 26 октября 1899 г. В ролях были заняты: В. В. Лужский (Серебряков), О. Л. Книппер (Елена Андреевна), М. П. Лилина (Соня), Е. М. Раевская (Мария Васильевна), А. Л. Вишневский (Войницкий), К. С. Станиславский (Астров), А. Р. Артем (Телегин), М. А. Самарова (Марина). Художник — В. А. Симов.

После окончания спектакля Немирович-Данченко послал Чехову в Ялту приветственную телеграмму, подписанную всеми участниками: «Вызовов очень много. 4 после первого действия, потом всё сильнее, по окончании без конца. После третьего на заявление, что тебя в театре нет, публика просит послать тебе телеграмму. Все крепко тебя обнимаем».
Еще до постановки «Дяди Вани» в Художественном театре пьеса с успехом ставилась на многих провинциальных сценах (например, в Казани — 17 октября 1897 г.).
Но… самих участников спектакля и более искушенных зрителей премьера «Дяди Вани» удовлетворила не совсем. Припоминая триумфальный успех «Чайки» — первого чеховского спектакля в Художественном театре, — Книппер впоследствии писала: «С „Дядей Ваней“ не так было благополучно. Первое представление похоже было почти на неуспех. В чем же причина? Думаю, что в нас. Играть пьесы Чехова очень трудно: мало быть хорошим актером и с мастерством играть свою роль. Надо любить, чувствовать Чехова, надо уметь проникнуться всей атмосферой данной полосы жизни, а главное — надо любить человека, как любил его Чехов, и жить жизнью его людей <…> (Источник: http://chehov-lit.ru/chehov/text/dyadya-vanya-primech..)

А. П. ЧЕХОВ И В. Ф. КОМИССАРЖЕВСКАЯ

Вера Федоровна Комиссаржевская (1864—1910) — драматическая актриса, первая исполнительница роли Нины Заречной в «Чайке» Чехова. На сцене с 1890 года, вначале работала в провинции, с 1896-го по 1902 год — в Александрийском театре, в 1904 году создала в Петербурге свой Драматический театр. Сегодня театр носит ее имя. В пьесах Чехова сыграла также Наталью Степановну («Предложение»), Сашу («Иванов»), Соню («Дядя Ваня»). Умерла, заразившись оспой, во время гастролей в Ташкенте.
Знакомство Комиссаржевской с Чеховым состоялось в октябре 1896 года, во время репетиции «Чайки». Чехов, удрученный общим ходом подготовки спектакля, поначалу сдержанно отнесся и к игре Комиссаржевской. Но ее роль Нины сразу захватила, и с каждой репетицией она «все более и более увлекала его своей игрой».
Всего сохранилось 17 писем и 7 телеграмм Комиссаржевской к Чехову и 10 ответных писем писателя. Встречи и переписка Чехова и Комиссаржевской — история взаимоотношений двух внутренне во многом близких и в то же время противоположных друг другу художников. Убежденность в том, что автор «Чайки» — духовно близкий ей человек и писатель, пронизывает письма Комиссаржевской в первые годы их знакомства.
Чехова связывали с «превосходной артисткой» не только общие воспоминания о работе над «Чайкой», но и неудовлетворенность современной сценой, стремление к обновлению театра, к соединению его с жизнью. Однако к целям этим шли они разными путями. (Источник: http://chehov-lit.ru/chehov/letters-to-chehov/letter-..)

Из письма А.П. Чехова – В.Ф.Комиссаржевской

… не написать ли мне для Вас пьесу? Не для театра того или другого, а для Вас. Это было моей давнею мечтою… Ну, да как бог даст. Если бы мне прежнее здоровье, то я и разговаривать не стал бы, а просто сел бы писать пьесу теперь же. С декабря у меня плеврит, можете себе представить, и только завтра я выйду из дому после долгого заключения. (27 января 1903 г. Ялта).

Антона Павловича не стало за два месяца до открытия Верой Федоровной Комиссаржевской «Нового театра»…Вера Федоровна пережила близкого ей по духу драматурга всего на пять с половиной лет.

А. П. ЧЕХОВ и Театр им. В. Ф. Комиссаржевской

В Театре им.В.Ф.Комиссаржевской (история которого как единого театрального организма начинается с 1942 года), как ни парадоксально, пьесы Чехова почти не ставились. Есть упоминание о постановке 1949 г. «Трех сестер» (реж. Е. Гаккель), и — новое время: постановка «Живого товара» (реж. И.Коняев, 2008) и «Дуэли» (реж. Л.Алимов, 2021).

Премьера спектакля «МОЯ ДОРОГАЯ HÉLÈNE»

15 января, почти сразу после новогодних каникул, мы ждем вас на премьеру нового спектакля «Моя дорогая Hélène» по пьесе А.Чехова «Дядя Ваня». В спектакле заняты, в основном, молодые артисты труппы, чей возраст соответствует возрасту чеховских героев.
В самом названии грядущей постановки Театра им.В.Ф.Комиссаржевской заложен особый взгляд режиссера Романа Габриа на известный сюжет: «Мне хотелось бы взглянуть на пьесу не по-новому, а под другим углом зрения. И свой интерес я сместил непосредственно с дяди Вани на Елену, супругу Александра Серебрякова. Женщина – глубоко интересное создание, ее мир загадочен, и мне очень любопытно исследовать, что происходит внутри и в душе женщины в разные периоды жизни. Это никак не противоречит пьесе: я ничего не менял — ни порядок сцен, ни происходящую фабулу».
Особый фирменный стиль художника Анвара Гумарова как нельзя лучше подходит этой чеховской истории: сценография минималистична, воздушна и наполнена оттенками импрессионизма.
И снова, как сказал чеховский Тригорин, — «на сцене люди обедают, пьют чай, а в это время рушатся их судьбы»…

АНОНС
В огромный загородный дом, принадлежащий семейству Войницких, приезжает отставной профессор Серебряков с 27-летней женой. Молодая и сексуальная Елена Андреевна очень скоро сводит весь этот дом с ума. Для кого-то он превращается в склеп, кому-то представится бесконечным лабиринтом, наполненным миражами. Обитатели запутанных комнат не спят по ночам, едят не вовремя, пьют, ругаются, плачут. В чем же истинная причина приезда Серебряковых?
В этом вместе с артистами театра им. В. Ф. Комиссаржевской пытается разобраться режиссёр спектакля Роман Габриа и предлагает выступить зрителям чеховской драмы в необычной роли — а именно в роли наблюдателя за «сценами из загородной жизни». Зритель станет свидетелем обычного быта: люди спят, едят, ходят, носят свои пиджаки. А за этим — чеховская тональность жизни «между строк» с модуляцией в зону «отчуждения» и криками в пустоте большого дома.

Режиссер РОМАН ГАБРИА:
«Здесь тихо ходят
Громко молчат
Греются в холоде
Бодрствуют в снах
Здесь поэтичное в обыденном
Сложное в плоском
Жестокое в нежном
И пьяное…

Актуальность пьесы Чехова сегодня, как мне кажется, в смещении угла зрения. Главной героиней спектакля Романа Габриа станет Елена Андреевна Серебрякова. Умная, сложная, современная.
Хочется сделать спектакль молодой, смелый, свежий, телесный, хочется открыть что-то новое в Чехове, не разрушив поэтику прекрасной пьесы.

Нам интересна чувственная энергия дома
Чеховские тайны
Потаённые желания
Сны
Внутренние монологи героев
Их мечты
Фантазии о любви
Поцелуи
Страхи
Темные стороны плоти…»

Творческая биография режиссера Романа Габриа:
В 2005 году закончил актерско-режиссерский курс Г.М. Козлова в Санкт-Петербургской Государственной Академии театрального искусства (РГИСИ). Заслуженный деятель искусств Южной Осетии. Главный режиссер Театра «Мастерская».
С 2005 по 2007 работал в Европе (Дрезден, Германия) в составе группы Антона Адасинского «Derevo» (специальный приз Эдинбургского фестиваля Fringe, спектакль Ketzal). Сотрудничал с русским инженерным театром AXE (площадка «Антресоль»). В 2007 создал «Визуальный театр»; объектом исследования участников проекта стала современная жизнь (спектакли «Baralgin», «Хроника», «Стереотип 4» и документальный спектакль «Офсайд»). В 2010 году Роман при поддержке Комитета по молодежной политике и взаимодействию с общественными организациями (Санкт-Петербург) и продюсера Милены Авимской провел фестиваль современного искусства «Улица.Место.Для всех». В 2013 в независимой театральной компании «Открытое пространство» создал спектакль по поэме Фаины Гримберг «Андрей Иванович возвращается домой»(приз фестивалей «Рождественский парад», «АrtОкраина, лауреат Высшей театральной премии «Золотой Софит» в двух номинациях). В том же 2013 Роман поставил трагедию Шекспира «Гамлет» в Государственном драматическом театре им. К. Хетагурова (Цхинвал, Южная Осетия).
Поставил спектакли в театрах: Тюменский БДТ («Грязнуля», «Пушкин, Моцарт и Сальери» (спец. приз блогеров Петербурга, ГРАНПРИ фестиваля «За Чёрной речкой»), «Господа Головлёвы»); Государственный театр им К.Л. Хетагурова (Южная Осетия, «Гамлет», «КЪОСТА»); Театр «Остров» ( «Блог$ blue$ & бизнес», лауреат премии «Лучший книжный блогер», 2013); Театр «Самарская площадь» (Самара, «Ревизор»); Театр «Приют Комедианта «(«Онегин»); Театр «За Черной речкой» (Слёзы капали»); ТК «Открытое пространство» («Мейерхольд», лонг-лист премии «Золотая Маска», фестиваль «Мастерская», режиссёрское биеннале, Москва, театр Вахтангова); Театр «Мастерская» («Однажды в Эльсиноре. Гамлет», «Любовь и Ленин», «История Билли Миллигана», «Космическая Одиссея майора Пронина», Петруша, сын ли ты мой или нет?» по мотивам романа «Бесы Ф.М Достоевского, «В рыбачьей лодке», саунд-проект «Audio Lodka»). .
Автор пьес: «Любовь и Ленин», «Мейерхольд», «Космическая одиссея майора Пронина», «Коста», «Дягилев. Последние дни», поэмы «В рыбачьей лодке, повести «Сказ о Лидке Разуваевой». Инсценировки: «Господа Головлёвы», «Петруша сын ли ты мой или нет?», «Анна, ты ли это?», «Холден», «Борис Рыжий. Lego».
С 2014 – режиссер театра «Мастерская» под руководством Григория Козлова, с 2019 – главный режиссер Театра «Мастерская».

«И в музыке, и в доме мужа, во всех романах — везде, одним словом, я была только эпизодическим лицом… Нет мне счастья на этом свете!» — жалуется Елена Андреевна в пьесе А.П.Чехова «Дядя Ваня». Устранить эту несправедливость и сделать Елену главной героиней решил режиссер Роман Габриа в новой постановке «Моя дорогая Helene». Премьера состоялась на сцене Театра имени Комиссаржевской 15 января. В другом спектакле — «Онегин. Сны Татьяны» (на площадке «Приюта Комедианта») Габриа тоже осовременивает русскую классику, смещая акценты с главного героя на Татьяну Ларину. Есть там и новый персонаж — Хандра, воплощение тоски Онегина. И в премьерном «Моя дорогая Helene» будет новый загадочный герой — стрелочник, а ещё появятся призраки.

«Сцены из загородной жизни» разворачиваются в усадьбе Серебряковых — единое пространство включает гостиную, где герои общаются, смотрят телевизор и собираются за большим столом, и спальню, в которой параллельно отдыхает профессор с молодой женой. Таким образом зрители могут как бы подглядывать за героями, как это тайком делает дядя Ваня, замерев перед нагой Еленой, принимающей душ. В этой бытовости, обыденности скрывается та сама чеховская тонкая, неуловимая поэтика, которую Габриа бережно сохраняет. Он не меняет текст пьесы и порядок сцен, лишь смотрит под другим углом зрения на происходящее — с позиции женщины, которую окружают сплошь никчемные мужчины. Они притягиваются к ней как пчелы к яркому экзотическому цветку и не приносят счастья ни ей, ни себе.
В сценографии преобладают холодные безжизненные тона — стальной, молочный, черный, пудровый. Временами сцена трансформируется — как в кошмарах человека, страдающего клаустрофобией, пространство сжимается, возникает ощущение тесноты и безысходности. Серебряков жалуется, что он задыхается — как в склепе или лабиринте. Порой герои «проваливаются» в зыбкие сны-миражи — галлюцинации у Астрова, любовные фантазии у Сони, видения у дяди Вани и Серебрякова. Звучит гипнотическая музыка и гулкое эхо, мерцают канделябры, нежно дрожит за спинами героев тот самый русский лес. «Когда нет настоящей жизни, то живут миражами» — вздыхает дядя Ваня.

Костюмы персонажей вдохновлены прошлым — «обломовский» халат у дяди Вани, платье в пол и чулки у Елены (которые она будет кокетливо стягивать), сюртук Серебрякова, шляпа Астрова. Единственная, кто носит современные наряды — пижаму с Микки Маусом, комбинезон, джинсовую куртку — это Соня (София Большакова). Она трезво смотрит на мир, любит трудиться и не подпадает под разрушительно-праздное влияние Елены. Безответно любящая Астрова, Соня вымещает отчаяние в танцах — нервных, тревожных, с рваными резкими движениями. В противовес ей Елена (Елизавета Фалилеева) — плавная, женственная, предмет вожделения всех мужчин в пьесе, с виду не сильно умная и ленивая. Но в спектакле её образ гораздо объёмнее. Она — воплощение современной женщины, мятежной, склонной ошибаться, в её жилах, по словам дяди Вани, «течет русалочья кровь». Временами она кричит как чайка и хочет вырваться и улететь «вольною птицей».

Интересен персонаж Астрова (Богдан Гудыменко). Он холоден и отстранен, будто странник из другого мира, его мучают призраки погибших пациентов, он говорит механически заученные фразы и не замечает влюбленных взглядов Сони. Елена вдохнет в него жизнь и тепло, и Астров на время очнется.
Несмотря на смещение акцентов на историю Елены, трагизм фигуры дяди Вани (Денис Пьянов), слабого, безвольного, раскрывается в полной мере. Грустный клоун, которого никто не воспринимает всерьез, с букетом осенних роз застывает перед опустившимся занавесом. «La commedia è finita»! Его уже ждёт баночка морфия и сладостный покой. «Мы отдохнем! Мы услышим ангелов» — обещает ему Соня.

«Моя дорогая Helene» получилась волнующая и смелая. Через оптику чеховского языка Габриа вдумчиво исследует души современников — таких же трусливых, склонных к саморазрушению, неспособных что-то изменить в жизни и бесконечно ждущих лучших времен.

Текст: Наталья Стародубцева 

Дядя Ваня очень популярен

Режиссеры исследуют драму чеховских героев

Спектакль «Моя дорогая HÉLÈNE» по пьесе А.Чехова «Дядя Ваня» / Сайт театра им. В.Ф. Комиссаржевской

Текст: Светлана Мазурова, Санкт-Петербург

Пьеса Чехова «Дядя Ваня», исследующая драму человеческих душ, остается одной из самых востребованных театрами. «Сцены из деревенской жизни», где герои говорят: «В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли», «Кругом тебя одни чудаки, сплошь одни чудаки; а поживешь с ними года два-три и мало-помалу сам, незаметно для себя становишься чудаком», «…мир погибает не от разбойников, не от пожаров, а от ненависти, вражды, от всех этих мелких дрязг…», «Когда нет настоящей жизни, то живут миражами». Тот факт, что эта пьеса идет на нескольких петербургских сценах, руководителей театров не останавливает.

Евгений Серзин выпустил «Дядю Ваню» в театре «Приют комедианта». Это его режиссерский дебют. (Серзин – актер, играет в петербургском «Невидимом театре», снимается в кино, музыкант, пишет музыку, в том числе для спектаклей. Младший брат режиссера и актера Семена Серзина). В чем актуальность пьесы, написанной более 120 лет назад?

— В первую очередь мне было важно работать с материалом, который меня трогает, и «Дядя Ваня» мне кажется пьесой современной. Может, прозвучит банально, но темы, которые поднимает Чехов, всегда будут актуальными, — считает Евгений Серзин. — Люди пытаются переосмыслить жизнь в момент, когда им кажется, что она прожита зря. Какие процессы в них происходят? В разные этапы нашего бытия мы все сталкиваемся с этим. А еще мне было важно выбрать автора, которому я могу абсолютно доверять. И найти ответы на те вопросы, которые мне непонятны. Это материал, до которого мне нужно расти — вместе с артистами, работая над этим спектаклем.

Фото: Пресс-служба театра «Приют комедианта»

Роман Габриа, главный режиссер театра «Мастерская», ученик Григория Козлова, поставил в Театре им. В.Ф. Комиссаржевской спектакль по пьесе «Дядя Ваня», который назвал «Моя дорогая Hélène»: «Мне хотелось взглянуть на пьесу не по-новому, а под другим углом зрения. И свой интерес я сместил непосредственно с дяди Вани на Елену, супругу Александра Серебрякова. Женщина – глубоко интересное создание, ее мир загадочен, и мне очень любопытно исследовать, что происходит внутри и в душе женщины в разные периоды жизни. Это никак не противоречит пьесе: я ничего не менял — ни порядок сцен, ни происходящую фабулу».

Режиссер — в роли наблюдателя за «сценами из загородной жизни». В роли Елены Андреевны – актриса Елизавета Фалилеева.

— Мне хотелось раскрыть всех персонажей пьесы. Их объединяет общая тема – размышление над смыслом жизни. Все герои находятся на распутье, задаются одними вопросами – как им жить дальше, как из этой точки (ситуации) двигаться в будущее. Очень интересно наблюдать, какие изменения происходят с каждым из них, — мнение Серзина.

Герои не удовлетворены жизнью. Так было во времена Чехова, так и сегодня. В спектакле Серзина – самовар и салфеточки, звучит «Беловежская Пуща» в исполнении ВИА «Песняры», в спектакле Габриа — песня «Поворот» группы «Машина времени». В Комиссаржевке у Сони, дочери профессора Серебрякова, пижама с Микки-Маусом, джинсовая куртка. Елена носит контактные линзы. В разговоре упоминается Яндекс. На стене – ТВ-плазма, идет то фильм Феллини, то видим прекрасный подводный мир с рыбками… Наши дни? У Астрова, которого играет в спектакле Серзина Павел Чинарев, в руках кассетный магнитофон. Время действия — ХХ век?

— У меня не было задачи привязать спектакль к какому-то времени. Когда я попадал в наши деревни, то терялся во времени. Если бы не современные телефоны, можно было представить 70-е, 80-е, иногда – 90-е. У нас, возможно, ХХ век, до 1970-х, — разъяснил режиссер.

«МОЯ ДОРОГАЯ HÉLÈNE» В ТЕАТРЕ ИМ. В. Ф. КОМИССАРЖЕВСКОЙ

«Моя дорогая Hélène». По пьесе А. П. Чехова «Дядя Ваня».
Театр имени В. Ф. Комиссаржевской.
Режиссер Роман Габриа, художник Анвар Гумаров.

В этом сезоне Роман Габриа выпускает на петербургской сцене уже третий спектакль. И каждый новый рождает споры и полярные мнение. Так было со спектаклями «Петруша, сын ли ты мой или нет?» Театра «Мастерская» и «Holden» театра «Суббота». Вот и недавняя премьера в Театре имени В. Ф. Комиссаржевской «Моя дорогая Hélène» не стала исключением. Свои мнения высказывают Галина Коваленко и Алексей Исаев.

ГАЛИНА КОВАЛЕНКО

«КАРТИНА, ДОСТОЙНАЯ КИСТИ АЙВАЗОВСКОГО»

Современный театр постоянно обращается к Чехову и столь же постоянно «обновляет» его: дописываются, с удивительной свободой переставляются реплики, передаются другим персонажам, количество которых сокращается или добавляется. По такой схеме поставил спектакль «Моя дорогая Hélène» Роман Габриа в Петербургском театре имени В. Ф. Комиссаржевской.

Чехов не дает драматургического материала для того, чтобы выдвинуть на первый план «эпизодическое лицо», по определению самой героини. Режиссер объясняет в программке, что персонажи пьесы «живут миражами и галлюцинациями», и «в центре этого мнимого космоса — реальный объект желаний — дорогая Hélène». Чтобы было понятно, что действие происходит здесь и сейчас, чеховское определение жанра «сцены из деревенской жизни» заменяется на «сцены из загородной жизни».

Серебряков, планируя переехать на дачу в Финляндии, обещает дяде Ване, Соне и теще купить квартиры в Москве или Петербурге. Разумеется, все в современных костюмах и слишком часто обнажаются, принимая сомнительные позы. Особенно странно видеть раздевающуюся перед Астровым Соню.

В сценографии Анвара Гумарова есть много интересного: скупыми деталями намечена неяркая, одухотворенная природа, контрастирующая с несчастливой жизнью персонажей. На ее фоне выразительно звучит монолог о вырубленных лесах и нищенствующих, невежественных мужиках. Режет глаз огромная кровать на первом плане, на которой происходят невинные супружеские игры четы Серебряковых.

Режиссер обошелся без няньки Марины и Телегина: в такой режиссерской трактовке им нет места. Зато появился новый персонаж — Стрелочник (Василий Гетманов). Ему передан монолог Астрова о лесах: таким вдохновенным и страстным был молодой Астров, который теперь — спившийся потерянный человек (Богдан Гудыменко). Войницкий (Денис Пьянов) — также спившийся, опустившийся. Душа этих людей закупорена. В спектакле нет интеллигентных людей. Стоит отметить, что когда нетрезвому Астрову видится материализовавшийся умерший у него под хлороформом мужик (снова Богдан Гудыменко), он пробуждается. Совесть в нем живет.

В спектакле много клоунады. Мария Васильевна Войницкая (Елена Симонова) в несуразной лисьей шапке лишена объема, свойственного персонажам Чехова. Остался только грубый гротеск. Серебряков (Анатолий Журавин), постаревший бонвиван — водевильный тип. Он вызывает смех у публики, становясь едва ли не главным персонажем. Между тем, Чехов психологически оправдал все его действия.

Режиссер ничего, кроме демонстрации плоти в разных ситуациях, не предложил молодой актрисе Елизавете Фалилеевой (Елена Андреевна), лишь продекларировав ее роль в жизни окружающих мужчин. Идея ее победительного женского начала поддерживается демонстрацией на экране телевизора картины Эдуарда Мане «Завтрак на траве» с обнаженной женщиной и мужчинами в черных сюртуках, и женскими портретами Ренуара. Сценически эта идея не поддерживается. В молодой актрисе Софии Большаковой (Соня) чувствуется большой потенциал для воплощения этого образа, оставшийся пока только потенциалом.

Иногда режиссер прибегает к символам: дважды появляется лось, напоминая о страстной речи Астрова о лесах и истреблении в нем птиц и зверей. Апофеоз достигается в финале, когда, стоя на спине уже муляжа лося, вновь Стрелочник, alter ego Астрова, страстно говорит о гибели природы. Опущен финальный монолог Сони: ей не к кому его обратить. Дядя Ваня ухитрился утаить один пузырек с морфием и отравился, как и намеревался. На заднем плане, на столе, на котором демонстрировался мужик, умерший под хлороформом у Астрова, теперь труп дяди Вани. Соня остается наедине с хозяйственными книгами.

Классика не может не меняться с течением временем, и интерпретаций было и может быть множество, но эстетические и моральные идеалы остаются. Иначе мы останемся с тем, над чем горько иронизировал Ионеско в «Лысой певице». На вопрос, что такое мораль, следовал ответ: «А это как посмотреть».

Чехов в письме к Суворину от 25 ноября писал: «Вы, кроме жизни, какая есть, чувствуете еще ту жизнь, какая должна быть».

Отсутствующий в этом спектакле Телегин подвел итог шумного скандала с выстрелами: «Картина, достойная кисти Айвазовского». Фраза эта стала всем известным афоризмом, не требующим разъяснения.

АЛЕКСЕЙ ИСАЕВ

ОДНАЖДЫ НА ЗАГОРОДНОЙ ПЛАНЕТЕ СОЛЯРИС

Помните, как все возмущались, когда в «Антихристе» Ларса фон Триера увидели титр с посвящением Андрею Тарковскому? Или как все были потрясены столь ожидаемым выходом «Мартиролога», скандального дневника советского гения, а после первых дней чтения вдруг разом замолчали? А все потому, что не захотели увидеть в Тарковском простого человека со своими желаниями, раздражениями, обидами и неудобным мнением — с одной стороны, и архетипом добровольной жертвы — с другой. Габриа в своем новом спектакле в Театре им. В. Ф. Комиссаржевской поступает с фактурой чеховского персонажа так же амбивалентно. С одной стороны, создает дурманящее, магнетическое, бесовское поле женского притяжения, а с другой — выводит акт несостоявшейся любви как жертвоприношение ложным надеждам. Посвяти он эту работу Триеру или Тарковскому, я бы не увидел в этом противоречия.

Роман Габриа поставил спектакль о выдуманном смертельном чувстве и в его заглавие вынес обращение Войницкого к жене профессора Серебрякова — «моя дорогая Hélène», с обязательным французским написанием. В этом жесте — главный перевертыш спектакля: взгляд режиссера смещен с дяди Вани на Елену, но смещен как глитч, легкое дрожание земли, превращающее реальность в оптический обман, иллюзию, мираж. В итоге, через обреченную влюбленность управляющего имением перед нами разыгрывается трагическая история неслучившегося счастья. Именно в ней — главная искра предгрозового разреженного воздуха деревенской жизни. И окна в дождь здесь будут обязательно распахнуты, и воздух ворвется в комнату гибельным ветром, взметнув занавески бессмертными страдающими душами. И тоска по сильным чувствам обернется новыми напрасными надеждами. И ад на земле снова станет возможен.

Нет, Роман Габриа не переписывает Чехова, не меняет мотивов и не позволяет своим героям никаких дополнительных каминг-аутов. Даже доктор Астров (Богдан Гудыменко), оставшись погостить в имении, ловким движением хирурга «расшивается» для пьянки с Войницким спиной к зрителям, но этот жест как никакой другой многое говорит о характере персонажа: слишком устал лечить, слишком сильное впечатление производит на него Елена Андреевна, одетая в белое платье в пол — его подол явно напоминает русалочий хвост. Хочется в пучину с головой. И все по тексту, ни слова мимо. Вот и дядя Ваня (Денис Пьянов) вдруг застывает на сцене от неожиданности — сквозь окно он смотрит на обнаженную Елену Андреевну (Елизавета Фалилеева), принимающую душ. И пьет потом по-черному. Так режиссер превращает сцены из загородной жизни в симфонию романтических отношений несостоявшегося Шопенгауэра и представительницы народной мифологии, обратившейся в женщину с вьющимися волосами.

Тут явно не обошлось без алхимии, и кажется даже, что Роман Габриа нашел в пьесе тот самый философский чеховский камень, который в ироничных вкраплениях так мощно раскрывает «убыточную жизнь» героев: мрачные романтические идеи немецкого философа в соединении с иррациональным элементом как раз и дают тот эстетический мистицизм, каким и должно обладать искусству философии. Страстный певец пессимизма Шопенгауэр этого никогда и не скрывал: «Философию так долго напрасно искали потому, что ее искали на дороге науки вместо того, чтобы искать ее на дороге искусства». Чеховская же ирония заключается в том, что философией как искусством в пьесе и в спектакле занимается стареющий профессор Серебряков (Анатолий Журавин), муж Елены, штудий которого мы никогда не прочтем. Но, судя по тому, что в спектакле он не столько работает, сколько все время капризничает, нарочно притворяясь впадающим в детство стариком в длинноволосом белом парике, работа ему не так уж и важна. Он жаждет признаний и при этом настолько сильно нуждается в деньгах, что даже собирается продать имение — значит, и ранее не особо был в почете. В этом смысле дядя Ваня конечно же прав — «пишешь ты об искусстве, но ничего не понимаешь в искусстве!» И это похоже на правду.

Все искусство здесь — общее место, однако в нем скрыта определяющая характеристика героев спектакля. Лекция о «Завтраке на траве» и импрессионистах, фильмы Никиты Михалкова «Неоконченная пьеса для механического пианино» и Федерико Феллини «Восемь с половиной», выступление группы «Машина времени» с боевиком «Скачки» — уже в этом эпиграфе, промелькнувшем в качестве коротких отрывков видео на переключаемых каналах телевизора в комнате профессора Серебрякова, которую Мария Васильевна Войницкая (Елена Симонова) в охотничьей шапке, словно сторож имения, вместе с субтильной, изломанной Соней (София Большакова) готовят к его приезду, — сказано многое. Уже здесь заложены комический экзистенциализм стареющего хозяина имения, этого нового Гвидо Ансельми, не разделяющего более реальность и поток сознания и откровенная и нарочитая сексуальность Елены, этой новой героини провокационного полотна Эдуарда Мане, впервые обозначившего пропасть между публикой и художником. Отсюда и образовавшаяся трагическая ошибка дяди Вани, поставившего, как и пелось Кутиковым, не на тех коней, с непременной чеховской стрельбой и вечным плачем по жизни, прожитой зазря.

Примечательно, что в спектакле Войницкий стреляет не в самого Серебрякова, а в его парик, лежащий на сцене. То есть палит по видимостям, украшательствам, атрибутам, но не по сущностям, не по личностям, не по обидчикам. Его трагедия в том, что он уже давно потерялся во внутреннем пейзаже своей грезы. Он не способен жить ни для других, ни для себя, хотя и уверяет всех, что четверть века только это и делал. Мы этого не видим, он не контактирует ни с одним из обитателей дома. Серебряков его боится, Елена жалеет, Соня обижается, Мария Васильевна ни во что не ставит, Астров и вовсе смеется. Войницкий в спектакле ничего не делает, не ударяет даже пальца о палец, он пьет, ест, спит и глазеет на покорившую его сердце нимфу Елену. Он погружен в омут пригрезившейся жизни, не замечая, что на этих воображаемых скачках не только опоздал на поворот, но и на его коне уже давно оказался другой — сначала Серебряков, потом Соня, а затем и Астров, лихо обошедший его на финишной прямой. Войницкий же в этой истории остался незадачливым паяцем — его финалом жизни может служить только опущенный занавес одноименной оперы Руджеро Леонкавалло. Ария из нее звучит как раз в тот момент, когда суетливый, нелепый дядя Ваня в клоунском гриме вбегает на сцену с букетом осенних роз и натыкается на Астрова, в любовном пылу склоненного над Еленой. Пропала так и не прожитая жизнь. Финита ля комедия!

Но Войницкий доиграет ее до конца. В сцене объявления продажи дома он будет откровенно паясничать, демонстрируя перед сидящими фронтально домочадцами набор гэгов, но они вызывают не смех, а жалость. Ну разве это не феллиниевский ход! Развеять мираж и обнаружить за казавшимся незыблемым пейзажем каморку два на три метра, всю обклеенную картой Африки, этим символом призрачной надежды, недостижимой мечты, иллюзии, позаимствованной у Астрова.

Сцена из спектакля.
Фото — архив Романа Габриа.

Иллюзорность присутствует здесь везде. В самом устройстве дома, внешние стены которого словно развернуты пейзажем внутрь (сценография Анвара Гумарова). В этом доме стены — воображаемый конструкт. Одна из них может даже перемещаться и делить пространство на несколько площадок, но даже когда ее нет — невидимые линии словно прочерчены на сцене. Стен нет, но их наличие обыгрывается. И в этом смысле обращенный в себя сновидческий ландшафт мощно поддерживает заданную в самом начале потустороннюю атмосферу, когда брошенный Марией Васильевной в пространство звук откликается вдруг вспыхнувшими светильниками и протяжным, внеземным эхом (композитор Владислав Крылов).

Поддерживается он и загадочным Стрелочником (Василий Гетманов), который сводит воедино пути приезжих и здесь давно живущих. Присутствуя во многих сценах, помогая героям раскрыть себя, этот работник судьбы делает зримыми тайные мысли героев: становится пациентом доктора, умершим под его скальпелем, вносит голову огромного лося, как новое тотемное изображение в мир имения, произносит сентенции доктора о вырождении человека, происходящем «от косности, от невежества, от полнейшего отсутствия самосознания», стоя на том самом огромном лосе, устроенном как муляж, не обшитый шкурами, как символ серебряковской мечты о даче в Финляндии, той грезы, того миража, о каком он имел неосторожность рассказать в качестве меры, выгодной для него в будущем.

Поддерживается он и режиссерским зрением, выводящим потаенную, внутреннюю жизнь персонажей в видимое поле внешнего сюжета, словно перед нами кубистическая развертка, представляющая предмет исследования сразу с нескольких сторон — и с видимых, и со скрытых от реального взгляда. Так Астров говорит с Соней, стоя с ней на расстоянии вытянутой руки, но повернув при этом голову к Елене, — то, что он говорит одной, предназначено совсем для другой. Так Серебряков видит сон, где его нога показалась ему чужой, словно картинку со стороны — из кровати действительно появляется нога. Так танец Сони вокруг Елены наполнен угловатыми, подростковыми движениями, выдавая в ней глубоко запрятанный любовный порыв, который готов прорваться независимо от объекта обожания — им может стать и доктор, на которого Соня буквально запрыгнет, может и Елена, с которой у Сони случится затяжной поцелуй. Так и сама Елена, весь спектакль плавно волочащая по сцене свой «русалочий хвост», в конце появляется в шубе своего мужа Александра, явно демонстрируя, кто на самом деле в этом доме хозяин.

Имение Серебрякова на время спектакля становится странной, тревожащей воображение планетой Солярис, где каждый боится, но все-таки встречается с самим собой. Для всех без исключения эта встреча оказывается травматическим опытом, а для Войницкого — вдобавок и смертельным. Нет никакого неба в алмазах. Только пузырек морфия, выпавший из руки дяди Вани к ногам Сони, считающей на калькуляторе доходы и расходы имения, теперь уже окончательно обреченного на забвение.

«Моя дорогая Helenе» по пьесе А.П. Чехова «Дядя Ваня». Театр им. В.Ф. Комиссаржевской Санкт-Петербург. Режиссёр Роман Габриа. Сценография Анвар Гусаров Художник по костюмам Елена Жукова. Премьера 15 января 2022

 Чехов и импрессионизм. Современники, но такие разные. Чувственная энергия живописи и безнадёжность пленников обыденности в драме. Режиссёр Роман Габриа и художник Анвар Гумаров эти, казалось бы, непересекающиеся миры попробовали соединить. Они поселили героев Чехова в прекрасный, но призрачный мир — тем более, что в таком побеге от «настоящей жизни» к миражам признаётся и сам дядя Ваня. Художник строит на сцене герметичный павильон, полностью изолированный от внешнего пространства. И природа, о которой так много говорят у Чехова — тоже здесь — её отняли у окружающего мира и наполнили энергией и красотой своё замкнутое пространство. Все стены павильона — это удивительно нежные, словно прозрачные пейзажи. Не скопированные с импрессионистов, а созданные в их настроении — вместо реалий природы, её воздух, ветер, атмосфера — так возникает чеховский мираж. При этом в спектакле присутствует и аутентичный импрессионизм — в пейзажную стену врезан современный монитор, и по нему движется бесконечная лента картин Мане, Моне, Ренуара. Импрессионистические вибрации дают павильонному дому поэтическую отрешённость, а вот реальную энергию жизни создают бесконечные движения только одной правой стены. Она, эта стена, особенная — её завершает непокорная и динамичная диагональ, но и этого мало — стена в течение спектакля превращается то в странные лабиринты,  то становится воротами, то окнами внутри дома, но тут же и окнами с фасада,  через стекло которых Соня печально гладит лицо призрачного Астрова, а ещё и окном в душевую, в котором мы вместе с ошалевшим от восторга дядей Ваней видим обнажённую Елену.

Такой же энергией движения заряжен и весь предметный мир этого природного дома. Обстановка частично советская, как стоящий на первом плане приёмник шестидесятых годов с хрустальной вазой или допотопный торшер с оранжевым абажуром. Но есть и более современные дизайнерские вещи — стулья, кресло, люстра. Но все они, вне зависимости от возраста, пребывают в бесконечном перемещении. Режиссёр оживляет предметы, они как своеобразные артисты носятся по сцене и изображают то спальню, то гостиную, то столовую. Например, Соня говорит Елене: «пойдем ко мне в комнату, там поговорим», —  и они обе взбираются на кресло, там сидят, разговаривают, пьют на брудершафт. Значит, в этот момент кресло — в роли Сониной комнаты. А лёгкие стулья из металлической сетки, кажется, не только двигаются, а просто летают — их бесконечно переносят, они взбираются на стол, падают на пол. Естественно, не без помощи всех жителей усадьбы. Но этим же занимается и ирреальный персонаж — «чёрный человек» — его никто не видит, но он старательно и аккуратно передвигает реальные предметы реальных людей. Особенно абсурдно выглядит его взаимоотношение с торшером — его частые передвижения и установка на новом месте никакой логике не поддаются. Движение как таковое. На роль самого гротескного предмета режиссёр назначает кровать. Это, собственно, главное обиталище Серебрякова, он на протяжении всего спектакля её редко покидает. И вот в момент, когда ему снилось, будто «левая нога чужая» из недр кровати начинает выступать женская, молодая и очень красивая нога. Кажется, вот сейчас за ногой появятся и остальные прекрасные подробности, но нет. Нога исчезает, профессор па дает. Опять мираж…

Но только живой организм дома свою энергию людям передать не в состоянии. Ведь все миражи запрятаны в них глубоко внутри, и прекрасное пространство с Мане и вибрацией природы они не замечают, как не замечают и находящегося среди них «чёрного человека».  А в реальности живут в каком-то сером мире, где повседневность их покорила, а «чувства притупились». Об этом говорят их костюмы (художник Елена Жукова), на редкость бесцветные, хотя и здесь не без гротеска — гигантская в пол шуба Серебрякова и неснимаемая меховая шапка и кроссовки Марии Васильевны. Но при помощи Helenе режиссёр вырывает их из тоскливой обыденности, правда, только на мгновенья. Но какие мгновенья! Дяде Ване удаётся не только говорить Елене о любви, но ещё и обнять и даже поцеловать. И в этот момент происходит эмоциональный переворот среды спектакля. В спокойный пейзаж стены внезапно вторгается ещё одно — самое большое — дерево и начинает ходить ходуном, на этих же стенах загораются светильники, о присутствии которых мы и не догадывались, как оборвавшийся парус вылетает штора из окна. Такой же взрыв происходит в момент поцелуя Елены с Астровым и явления потрясённого дяди Вани с букетом красных роз, который стал самым цветным пятном в спектакле. Правда, здесь ещё добавилась и оперная страсть — финальный крик Канио из оперы Леонкавалло  «Паяцы». А у Астрова, кроме Елены, есть любовь к природе, и она в спектакле овеществлена, это огромное, но прозрачное животное, вылепленное из белых лент с головой оленя. На нём стоит всё тот же «чёрный человек» и произносит монолог о природе. Правда, накануне выясняется, что он стрелочник, умерший у Астрова под хлороформом.

Финал спектакля говорит, что моменты счастья ужасно короткие, а жизнь надо терпеть и терпеть… Елена, уезжая, неожиданно появляется в претенциозной шубе Серебрякова, а дядя Ваня также же  неожиданно  передаёт Соне свой пиджак. Вот так происходит передача судьбы… Правда, Соня вдруг засветилась ярким жёлтым пятном костюма, может, это огонёк надежды, или снова миражи? А вот дядя Ваня с импрессионистическими миражами покончил и сбегает в свою комнату, которая напоминает склеп. Эта комната, вернее вырез в стене, поднятый высоко над головой, была в спектакле с самого начала, но большой роли не играла. Только после передачи пиджака Соне это сжатое пространство ярко освещается, и туда, словно прощаясь с жизнью, поднимается дядя Ваня. В этой тесноте абсурдно соединились обои, захватившие и потолок в виде карты Африки, и советская мода на настенные ковры, и бесчисленное количество разных по размерам транзисторов. Дядя Ваня ложится на пол, и мы не знаем, он умер, заснул или под музыку из транзистора перемещается в Африку.

Видеосюжеты