16+

Задушевный вечер по произведениям Михаила Жванецкого
Сценическая версия и постановка — лауреат премии Правительства РФ Григорий Дитятковский
Сценография и костюмы — заслуженный художник РФ Владимир Фирер
Художник по свету — Егор Бубнов
Режиссер по пластике — заслуженный деятель искусств РФ, лауреат Государственной премии РФ Сергей Грицай
Музыкальное оформление — Артур Мкртчян

Спектакль гастролировал в Москве (Ленком, 2017)

Спектакль Григория Дитятковского «В осколках собственного счастья» по произведениям нашего современника Михаила Жванецкого – размышление о «сегодня», о том, как и с кем мы живем, о том, как оцениваем и переоцениваем историю нашей страны, своё место в ней. О том, что сегодня является главным для каждого из нас, и о таких раздражающих понятиях, как совесть, честь, честность и скромность. О том, как жить в эпоху тотальной безграмотности и невежества. И как случилось, что поголовно все превратились в менеджеров среднего звена, не отвечающих ни за что? О мечтах, которые закончились и превратились в проекты…

Премьера состоялась 16 декабря 2016 г.
Продолжительность спектакля — 2 ч. 20 мин. с антрактом

Действующие лица и исполнители:

Виолончель з.а. России Михаил Самочко (МДТ — Театр Европы)
Тромбон н.а. России Георгий Корольчук
Контрабас Егор Бакулин
Флейта з.а. России Ольга Белявская
Актриса з.а. России Евгения Игумнова
У пианино Вячеслав Шулин
Администратор Евгений Кошелев

Пресса о спектакле

16, 25 и 26 декабря Театр им.В.Ф.Комиссаржевской представляет задушевный вечер по произведениям МИХАИЛА ЖВАНЕЦКОГО «В ОСКОЛКАХ СОБСТВЕННОГО СЧАСТЬЯ». О неожиданном выборе, неожиданном жанре и неожиданном «звучании» будущего спектакля удалось побеседовать с режиссером-постановщиком Григорием ДИТЯТКОВСКИМ.
Ваше первое ощущение, когда вам предложили эту пьесу….
Ощущение если и возникло, то от более близкого знакомства с автором. Я пытаюсь собрать произведения М. М. Жванецкого разных лет, объединив их в направленное к зрителю высказывание. Я понимаю, что по форме это должно быть нечто другое, чем спектакль в привычном смысле этого слова. Обозначился жанр как «задушевный вечер» по аналогии с задушевным разговором. Иными словами, мы и не скрываем, что хотим « говорить, говорить, говорить..». И благодаря текстам автора, кажется, с нами начинает что-то происходить.
То есть это не пьеса в привычном формате?
Как бы там ни было, трудно представить, что Жванецкого будут смотреть, а не слушать. Сказать по правде, я и не думал, что Жванецкого можно читать. И вообще, что такое Жванецкий без слов? Лучший способ подачи этого материала — не скрывать, что это – не пьеса. И мы даже не скрываем того, что из уст женщин все время звучит имя Миша, что одного из героев тоже зовут Миша… Это писалось автором про себя: про своё становление как мужчины, художника, про своё становление как человека любящего, ненавидящего, отрицающего старость, признающего ее… Про путь какой-то человеческий с осознанием своей усталости, бессмысленности существования… любви к людям. Но это и не просто тексты: прослушиваются люди и они «читаются». Ты вдруг видишь реальную женщину с ее проблемами, мужчину, старика, молодого человека, женщину в летах, узнаешь какие-то лица. Но при этом Жванецкий, как хороший драматург, не пишет конкретную женщину, а сочиняет собирательный образ. И вдруг ты слышишь инструмент: как знакомо! – узнаешь ноты – я это слышал!
Как вы отбирали тексты? Про что ваша история?
Выбирая тексты, я ловил себя на мысли, что выбираю руны. Отбирая какие-то монологи, рука волей-неволей выбирала то, что беспокоит, тревожит, волнует. Другой составил бы иначе, потому что Жванецкий для всех разный. У каждого свой. Идет разговор о бесконечно и быстро текущем времени, о счастье, о том, что много успел и много опоздал, всё это на фоне репетиции перед концертом, на которую собираются музыканты и артисты.
И все эти истории, люди, музыканты – осколки собственного счастья…. — и есть сами инструменты: кларнет, тромбон, труба , виолончель, скрипка и пр.
Почему именно инструменты?
Идет разговор не о контрабасисте, а о контрабасе как инструменте. Сама история, если она есть, не из жизни музыкантов. Скорее, нечто иносказательное. В намерении присвоить инструментальность человеческому голосу, здесь скорее элемент художественного обобщения. Они просто инструменты в оркестре, и когда они говорят, слышится характер определенный. А звучание каждого складывается в полифонию звучания оркестра, полифонию человеческих голосов….
В любом сценическом высказывании – о любви, о ненависти, — всегда надо искать инструментальное звучание, потому что жизнь случайна и непредсказуема, а искусство отобрано, рассчитано и направлено, когда ты понимаешь, что только так, и не иначе.
У нас в спектакле есть история о женщине, которая живет с двумя мужчинами – и с тем хорошо, и с тем хорошо. И вообще все распределилось так, что ей страшно удобно и она никогда не была так счастлива. Она теперь и на улицу не выйдет, потому что не может никому отказать. И ведь разговор идет не о какой-то несдержанности сексуальной. Тут и начинается «инструмент», потому что если слушать не инструмент, то получается, что она то ли развратна, то ли больна. Ты слышишь, что идет разговор о какой-то природе, которую она в себе услышала и нашла (не могу отказать!) Она любит, она готова любить, она не может не любить, она создана для любви – и тогда попадаешь в какое-то другое пространство… Инструментальность как принцип, как основа художественного начала. Когда из хаоса человеческих голосов и гула желаний вдруг прослушивается нечто похожее на музыку. Это и привлекает.
Что для вас понятие современности в театре? Современен ли Жванецкий?
Для меня понятие современности связано как раз с нехваткой чего-то. То, чего не хватает, то и современно. Выискать современное – это как в организме определить нехватку витаминов. Мне не хватает Жванецкого. Не хватает юмора, блеска в газах, радости встреч, не хватает задушевности – всего этого не хватает. Впрочем, этого всегда не хватает. Этого не может быть в достатке. Независимо от времени. Так что современное — это то, в чём просматривается глубина. Видны корни, обнаруживаются связи. И ты понимаешь, что не один и «знаешь дороги, которыми ходят люди».
С.Мазурова. В Петербурге поставили Жванецкого

Театр имени Комиссаржевской выпустил премьеру «В осколках собственного счастья» по произведениям Михаила Жванецкого

У режиссера Григория Дитятковского получился спектакль-концерт, жанр которого обозначен как «задушевный вечер». Вечер этот не первый: в 1974 году 28-летний московский режиссер Михаил Левитин поставил в ленинградском Театре комедии спектакль «Концерт для…» по текстам Жванецкого, такого же, как и он сам, бывшего одессита. И сегодня в Петербурге работают актеры, занятые в той постановке: Ольга Антонова, Вера Карпова, Сергей Дрейден, Вячеслав Захаров.

«Это была другая эпоха, о многом нельзя было говорить. Жванецкий тогда еще не был «дежурным по стране», — вспоминает акимовская актриса Вера Карпова. — Спектакль каждый раз хотели закрыть чиновники из управления культуры. «Ну, ладно, сыграйте последний раз, но уже без этого и этого…» И вычеркивали одну за другой фразы. Мы сыграли всего 11 спектаклей…»

Михаил Левитин написал в книге «Чужой спектакль»: «Все было против. И прежде всего — Ленинград, такой далекий от мира героев Жванецкого… Любой спектакль должен соответствовать и принадлежать городу, в котором он поставлен. Вернее, незримо, десятилетиями существующим связям между городом и искусством. Мы затеяли странный спектакль с очень определенным южным колоритом, абсолютно открытый, без недомолвок и тайн. Пьесы в традиционном и не в традиционном понимании не существовало, был прекрасный материал как основание для работы. Как основание для общения — гуманного общения между людьми, между актерами и залом».

Теперь другие времена. Что крамольного в юмористических миниатюрах мудрого Жванецкого, написанных в ХХ веке?
«Мне 60 лет. Из них три года я провел в очередях. Я иногда болел. Иногда жаловался. Меня иногда вызывали. Мне назначали прием на двенадцать часов. Ни разу за мои 60 лет меня не приняли ровно в двенадцать. Кому-то нужно было мое время. Полчаса, час, два моей жизни, и я отдавал. Мне 60 лет. Из них на ожидание в приемных ушло два года. Два с половиной года я провел в столовых в ожидании блюд. Два года — в ожидании расчета. Год ждал в парикмахерской. Два года искал такси. Три года валялся на чемоданах в вестибюле гостиницы и смотрел собачьими глазами на администратора. Всем нужно мое время. У меня его мало. Но если нужно…»

Звучит и один из самых замечательных рассказов писателя:
«Я никогда не буду высоким. И красивым. И стройным. Меня никогда не полюбит Мишель Мерсье. И в молодые годы я не буду жить в Париже. Я не буду говорить через переводчика, сидеть за штурвалом и дышать кислородом. К моему мнению не будет прислушиваться больше одного человека. Да и эта одна начинает иметь свое… Шоколад в постель могу себе подать. Но придется встать, одеться, приготовить. А потом раздеться, лечь и выпить. Не каждый на это пойдет…»
Идет разговор о жизни, людях, времени, счастье, мечтах, любви… — на фоне репетиции перед концертом, на которую собираются музыканты и артисты. Калейдоскоп монологов и диалогов, маленьких философских притч.

Спрашиваю режиссера Григория Дитятковского:

Существует пьеса Жванецкого? Или вы собирали монологи, писали инсценировку?

— Конечно, это не пьеса, не то, что мы подразумеваем под этим словом, а вольное сочинение по произведениям Михаила Жванецкого. Высказывание, не претендующее на драматургическую, привычную форму. Попытка объединить в одно целое монологи автора разных времен. Мы и не стремились ставить пьесу. Тексты автора пробуждали видения чего-то незаурядного, задушевного. В смысле того, что за Душой стоит. В процессе репетиций и последовательность текстов уточнялась, и состав исполнителей. Жаль, что многие тексты не вошли — формат одного вечера не позволяет. И потом, это очень рискованно — побуждать людей так много слушать. К тому же вне развития внешнего сюжета, развивающихся отношений между героями и т. д. Тем не менее тексты побуждали, даже обязывали, формировали право.

Что вы нашли в текстах Жванецкого?

— Я часто ловил себя на мысли, что читать Жванецкого раньше не приходилось, а вот слушал — нередко. Он обычно сам себя «подает», особенно в последнее время. Казалось, что эти тексты неразрывны с личностью того, кто их написал. Портфель, очки, вытянутая вперед рука, сжимающая, как букет, пучок помятых листов писчей бумаги, знакомый прищур из-под очков… Оказалось, читать его — это увлекательное занятие. Читаешь эти бесконечные монологи и словно жизнь страны просматриваешь. Да и просто видишь, откуда ты родом. Люди проходят перед тобой. Много людей. Женщины, мужчины. Те, кого, кажется, знал, а кто-то до боли знаком. Такие разные, но «одного разлива». И один монолог переходит в другой, как ручеек в речку, а речка в море, а море… И нет им конца. И говорят, говорят… И хочется верить, что их будут слушать. Ведь Они — наше будущее. В том смысле, что мы скоро будем там, где они сейчас. Мы же все идем туда, куда уходят Они.

В спектакле Григория Дитятковского заняты народные артисты России Георгий Корольчук, Ефим Каменецкий, заслуженные артисты России Ольга Белявская, Евгения Игумнова, Михаил Самочко (МДТ- Театр Европы), артисты Егор Бакулин, Руслан Мещанов. Сценографией занимался Владимир Фирер.

Блог Петербургского театрального журнала

НЕ О ПРОШЛОМ, А О НАСТОЯЩЕМ
«В осколках собственного счастья». По произведениям М. Жванецкого.
Театр им. В. Ф. Комиссаржевской. Режиссер Григорий Дитятковский, художник Владимир Фирер.
В названии первым делом замечаешь слово «счастье», настраиваешься на мажорный лад, как будто речь не о том, что счастье разбито, расколото, как хрустальная ваза, разлетелось на куски. «Ничто так не ранит человека, как осколки собственного счастья», — так говорит Михаил Михайлович Жванецкий. Больно. Грустно. Но ведь счастье было?.. Жанр своей новой работы Григорий Дитятковский обозначил как «задушевный вечер». Сигнал зрителям: это не совсем обычный спектакль. Много разговоров. Мало событий в привычном смысле. Ведь Жванецкий — это восхитительные тексты, а не зрелище. Но, пожалуй, «задушевность» здесь тоже не обычная. Не мягкая, ласковая, убаюкивающая… Такой почти нет. Задушевность тут синоним откровенности, а она порой болезненно царапает. Узнавание, понимание, совпадение с говорящим иногда колет, как… острый осколок. Счастья или несчастья — но точно собственного, своего, нашего, общего, не чужого.
Два действия — длинные монологи с вкраплением кратких диалогов. В первом акте персонажи, поименованные как музыкальные инструменты (Виолончель, Тромбон, Труба, Флейта, Контрабас…), по очереди появляются в пустынном пространстве сцены — каждый с речью о жизни. Темы, мелодии, тональности разные, но нечто общее есть, все слагается в объемное звучание камерного оркестра. Наверное, лейтмотив — время. Его мало, оно уходит, летит, его отнимают другие люди и ненужные дела. Возраст — старость, молодость. Часы, календари, сроки. «Всем нужно мое время. У меня его мало». «Нельзя так быстро. Только что было четыре. Уже восемь. Только что я ее целовал, и она потянулась у окна просвеченная, боже, какая стройная. А она уже с ребенком, и не моим, и в плаще, и располнела». «Перебираю фотографии, жизнь шесть на девять и девять на двенадцать прилипает к рукам. Старый, молодой, молодой, старый».
Может быть, герои собрались на репетицию — кто-то пришел раньше и терпеливо ждет остальных, кто-то, как всегда, опоздал, вбегает, запыхавшись, с вечными оправданиями в форме нападения. Может быть, подготовка к концерту проходит где-то в южном городе, в парке на набережной (слышится шум морских волн и, одновременно, звон трамваев). Но, возможно, так лишь кажется. Все это возникает в воображении, потому что на сцене — только уходящие вверх оштукатуренные бело-серые стены. Художник Владимир Фирер рисует серым по светлому — все костюмы героев в первом акте разных оттенков серого (плащи, пальто, платья). Когда в одной из сцен герои разглядывают фотографии, где они еще молодые, предполагаешь, что сценический колорит — как раз оттуда (ведь черно-белые фото на самом деле сероватые). Но при этом в облике спектакля нет ничего унылого: оттенки серого выглядят очень элегантно и стильно, а свет Егора Бубнова делает картинку исключительно красивой.
Второе действие — собственно концерт — визуально не менее изысканно, но более контрастно. Белоснежные сорочки, черные фраки, галстуки-бабочки, лакированные туфли у артистов, черные концертные платья и сияющие в лучах прожекторов украшения у актрис. Черные тени на стенах, целый театр теней на занавесе-экране. Мир словно проявился, обрел резкость очертаний, нашел цвет — чудесным, чистым небесным светом голубеет экран за спиной у героя-Виолончели в прологе ко второму действию. «Вы видели фильмы, где белый город и ни одного человека? Залитый светом. Вы видели город, освещенный светлым небом, пустынный и свежий?» Это о Ленинграде.
«Концерт для…» М. Жванецкого был поставлен Михаилом Левитиным в 1974 году в Ленинградском Театре Комедии (воспоминания о том спектакле с нежностью хранят те, кто успел его увидеть, — шел он недолго). Текст, звучащий в нынешней постановке, отличается от того давнего варианта; Дитятковский добавил в свою композицию произведения Жванецкого разных лет. Получилась история и ностальгическая, и современная. Тексты, хранящие память о знакомой всем интонации Михаила Михайловича, на сцене все-таки переинтонированы. Эстрадность из них выпарилась, и проза звучит как философская лирика, иногда — как абсурдистская драма. Афористичность, можно сказать, стала поэзией — такой снайперски точный отбор лексики, такой ритм, такое видение мира и чувствование человека. Стихотворения в прозе могут быть грустными, энергичными, забавными, почти всегда — парадоксальными. Но все это — юмор. «Юмор — это не шутки. Это не слова. Это не поскользнувшаяся старушка. Юмор — это даже не Чаплин. Юмор — это редкое состояние талантливого человека и талантливого времени, когда ты весел и умен одновременно. И ты весело открываешь законы, по которым ходят люди».
Зрители, надо признать, смеются немного. (Это не значит, что им не нравится спектакль — аплодисменты звучат, особенно во втором акте, построенном как серия концертных номеров.) Героиня Евгении Игумновой (Актриса) даже откровенно провоцирует публику, пытаясь вызвать смех, бросает в зал репризы: «Если человек знает, чего он хочет, значит, он или много знает, или мало хочет»… «В любом из нас спит гений, и с каждым днем все крепче»… «Труднее всего человеку дается то, что дается не ему»… Проверенные приемы не проходят. Попытки смешить обречены на провал. Кажется, в зале какая-то растерянность от того, что бесконечно остроумные наблюдения Жванецкого сложились в такую невеселую картину — персонажи милые, трогательные, нелепые чудаки с разбитым счастьем. Но они не жалуются, не ноют, а словно напевают, насвистывают свои жизни, наигрывают свои тихие мелодии. Тут нет печальных хмурых лиц, тосковать и стенать было бы пошлостью для этих людей.
Прекрасен дуэт двух духовых — Трубы и Тромбона: Ефим Каменецкий и Георгий Корольчук упоительно вытанцовывают комически-патетическое танго (режиссер по пластике Сергей Грицай), соревнуясь в умении быть изящно и ненавязчиво шутливыми. Персонаж Труба — романтичен и возвышен, а его самоирония в исполнении Каменецкого неподражаема. У Тромбона — Корольчука более едкое, язвительное звучание, его взгляд на мир — трезв, горек, но отнюдь не циничен. Поначалу кажется, что Контрабас в исполнении Егора Бакулина противопоставлен остальным: он молод, шумен, телесен (персонажи Корольчука и Каменецкого — почти бесплотны). Его жадность до жизни с ее удовольствиями еще не превратилась в воспоминания, как у пожилых. Но монолог во втором действии, обращенный к женщинам в разные периоды жизни («Послушайте, я вас не люблю!»), открывает героя с другой стороны. «Человек хочет быть любимым» — этот трюизм отменяется, потому что страх перед любовью, невозможность быть с другим человеком, нежелание впустить его в свою жизнь — и смешно, и трагично одновременно. Бакулин сильно и с ярким юмором играет эту сцену, его герой, такой брутальный внешне, затравленно смотрит на невидимую нам женщину и буквально отталкивает ее словами. И речь не о мужской слабости или жалкости, а о том, что человек порой готов на все, чтобы защитить собственную суверенность, свою свободу.
В музыкальном многоголосии есть женские партии. Флейта Ольги Белявской исполняет несколько миниатюр, сюжет которых невероятен, как ситуации в пьесах Ионеско. Одна из них «Очередь», это явление вместе с советским понятием «дефицит» почти исчезло из нашей жизни, и текст звучит как абсурдистская поэма. «Сразу заняв очередь в ясли, я уже записалась на холодильник. Очередь двигалась со скоростью раз в пять лет, и я помчалась по магазинам… Трещал мороз, я заняла очередь за купальником и побежала занимать очередь на Юг, и тут же заняла очередь с Юга. Бегу за валенками, вижу, выбрасывают босоножки — заняла. Tут же записалась на ремонт. Побежала на работу. До обеда выскочила, заняла очередь в столовую на обед и тут же на вечер в ресторане, тут же в гардероб, и тут же из гардероба. Хорошо — все в одном месте…» (Цитировать хочется бесконечно.) Вечная суета, поспешность, пустые хлопоты, бессильный и отчаянный «крутеж» современного, сегодняшнего человека отразились в этом монологе, написанном сорок с лишним лет назад… Белявская играет этакую женщину-кошечку, неважно — юна она или уже не очень, способную обнаружить в любом нелепом положении поводы для счастливого мурлыкания. Эта роль (как и все, впрочем) рассчитана на очень точное существование — необходимо музыкальное, надбытовое голосоведение, без видимого погружения в характер. Евгения Игумнова готова бесстрашно играть с собственным имиджем «героини», страстной красавицы, любящей роли «с надрывом». Драматично и сложно, объемно существует актриса, ее роль — одна из серьезных удач спектакля.
Ведущая партия — у Виолончели (на эту роль приглашен актер МДТ — Театра Европы Михаил Самочко). Открывая и закрывая действие, резонируя и резюмируя, связывая невидимыми нитями все фрагменты, герой оказывается словно «над» компанией своих партнеров (он более мудрый, спокойный, гармоничный) и все-таки со всеми вместе, в ансамбле. Финальный монолог (знаменитый текст: «О себе я могу сказать твердо. Я никогда не буду высоким, красивым. И стройным. Меня никогда не полюбит Мишель Мерсье. И в молодые годы я не буду жить в Париже. Я не буду говорить через переводчика, сидеть за штурвалом и дышать кислородом… Не буду грузином. Никогда не буду женщиной. А интересно, что они чувствуют?..» и т. д.) о том, что уже не случится с ним в жизни, герой Самочко произносит так бодро, с таким подлинным жизнеутверждением, что, казалось бы, это хеппи-энд… Но тут все, конечно, тоньше, глубже. Задумано так, что подступающие слезы — и щемящая печаль о несбывшемся, и теплая волна благодарности за то, что было и есть. О настоящем. Наверное, не каждый раз, но такое случается.

Комментарии (1)

Марина Берлина(16.02.2017 в 12:48):

Великолепная, тонкая, поэтичная рецензия Е. Тропп. И не могу не согласиться: заключительный дуэт Е. Каменецкий – Г. Корольчук отменно хорош и наиболее близок к автору.

У Жванецкого ведь как – он автор и персонаж в одном лице. Говорит о нас, но это высказывание и о себе. Автор произносит «я», а получается «мы». Его тексты вроде бы невесомая болтовня, легкий разговор между делом, но это, скорее, отчаянное выяснение отношений между телом (натурой, природой) и разумом, между жизнью и неотступно текущим временем.

В его миниатюрах звучат акценты, не интонационные, а смысловые. Когда обобщающая мысль, слово-прозрение сверкнет в точно выверенном месте, как нож гильотины, мы понимаем – дело сделано. Вот он – непредсказуемый, спонтанный «смех узнавания». Иногда на концертах Михаила Михайловича, публика, что называется, «не догоняет». Тогда автор, смиренно оценив ситуацию, переключается на другой текст.

В текстах Жванецкого в авторском воспроизведении как бы нет пауз, но для театральных исполнителей они важны. В спектакле «В осколках собственного счастья» (подзаголовок «Задушевный вечер») у Ефима Каменецкого, как ни у кого из партнеров, возникали микропаузы – вестники мысли. Тогда актерство чуть-чуть отступало, а появлялся человек, который становился соавтором великого Жванецкого. И это большое искусство – говорить от автора и от себя одновременно.

И еще об искусстве объемной игры, но уже с точки зрения зрителей. Пришедшим на спектакль «В осколках…» приходится решать непосильную для себя задачу: как правильно распределить внимание между остроумным и глубоким авторским текстом и собственно стихией театральности, на этот раз не очень яркой, являющейся как бы фоном происходящему. Казалось бы, все ясно, но речь идет не о согласном совместном существовании литературы и театра. Понять, в чем доминанта действия, каких откровений нам ждать от актеров, играющих тексты писателя Жванецкого – эти внутренние вопросы хотелось бы для себя прояснить.

Монологи о счастье
Прекрасный зал Театра имени Веры Комиссаржевской еще не был полон, как вдруг появился он. Зашел тихо, скромно, стараясь остаться незамеченным. Но его заметили, узнали, зааплодировали. Михаил Михайлович Жванецкий приехал в Петербург на премьеру спектакля «В осколках собственного счастья», поставленного по его произведениям.
В основе постановки Григория Дитятковского – монологи сатирика разных лет и пьеса «Концерт для…». Эта работа Жванецкого не имеет долгой сценической истории. В 1974 году молодой режиссер Михаил Левитин поставил ее Театре Комедии. Говорят, спектакль был хороший, но практически сразу был снят с репертуара. Сам режиссер в своих воспоминаниях с грустью констатировал, что южный колорит постановки не пришелся по вкусу аристократичному северному городу.
От южного колорита в спектакле Дитятковского – только «одесский» говорок шустрого «Администратора» (в исполнении молодого актера Руслана Мещанова), а еще шум прибоя, изредка прерывающий долгие монологи героев. Впрочем, начался спектакль с долгого молчания. Вскоре после Жванецкого в зал зашел человек в сером пальто – словно из 70-х годов, и в серой шляпе. Актер – з.а. РФ Михаил Самочко – поднялся на сцену, сел на стул, а затем начал долго и пристально всматриваться в зал.
– Я жду!
Раздались аплодисменты. Как выяснилось, герой ждал не их. Он ждал счастья. А жизнь в ожидании проходит очень быстро. Прозвучал известный монолог Жванецкого о бесконечных очередях и о годах, проведенных в пустом ожидании: такси, блюда в столовой, приема в важном кабинете. А времени так жалко, оно течет неумолимо, и где-то вдалеке раздается монотонное тиканье часов.
Жанр постановки – «задушевный вечер» – предполагал откровенность. И этой откровенности было в избытке. Весь спектакль – это размышления героев: о жизни, о любви, о юности, о несбывшихся мечтах и еще сохранившихся надеждах. В общем, о времени и о себе. Монолог переходит в монолог, героя сменяет герой, и имен у них нет, есть только их музыкальные инструменты, ведь на сцене – солисты музыкального ансамбля. В первом отделении они собираются на репетицию, во втором – дают «концерт».
Актерский ансамбль – главное украшение скромного по сценографии спектакля. Играют актеры изумительно, и выделить кого-то в этом «музыкальном коллективе» непросто. Хотя, безусловно, среди музыкантов выделяется «Актриса» – з.а. РФ Евгения Игумнова. В первом акте у нее лишь короткий отрывок, а во втором – настоящее соло. В бархатном черном платье, ослепительная, как голливудская дива, вначале она шокирует публику глуповато-пошлым монологом о любви. Вскоре выясняется, что она «играет». Или не играет? Игумнова то сыплет афоризмами из произведений Жванецкого, то плачет, то рассуждает о судьбе актрисы. И отвести от нее взгляд невозможно. Работа с режиссером Дитятковским проявила в этой красивой женщине удивительный комический дар.
А в Егоре Бакулине – трагикомический. Вместе с героиней Евгении Игумновой они – представители «молодой» части ансамбля. «Контрабас» Бакулина – нелеп, велик, неуклюж. У него все хорошо, и настроение замечательное. Вот только его никто не любит, по крайней мере по-настоящему. И он чувствует свою ненужность, да и сам любить, пожалуй, не умеет, оттого его невероятно жалко. «Флейта» – з.а. РФ Ольга Белявская – легкая и задорная, наигранно-веселая и суетливая. И тоже нелюбимая. Михаил Самочко («Виолончель»), приглашенный в спектакль из МДТ – аристократичен, сдержан, интеллигентен. Он романтик и лирик, а его монолог о перламутре влажного Невского – настоящее признание в любви и к родному городу, и к своей стране.
Очевидно, н.а. РФ Георгию Корольчуку («Тромбон») отведена в этом ансамбле роль не лирика, а «физика». Земного, проницательного, ироничного. Но его персонаж – все же глубже, тоньше, чем кажется на первый взгляд. И также остро, как и другие герои, он чувствует свое одиночество.
Ефим Каменецкий («Труба») привнес в спектакль какую-то щемящую трогательность. Словно перенес – очень бережно и осторожно – из спектакля «Бесконечный апрель», за главную роль в котором народный артист России недавно стал лауреатом Высшей театральной премии Санкт-Петербурга «Золотой софит».
Первый же монолог Каменецкого – «С вами этого не бывает?» – вызывал в зале взрывы хохота. Монологи по большей части грустные, а публика смеется. Под давлением снаружи юмор рождается внутри. Удивительно, но больше всех на остроты Жванецкого реагировало поколение, явно выросшее вне проблем дефицита и очередей. Значит, ничего не меняется. И тогда, и сейчас все куда-то спешат, суетятся, бегут… Не успевают. Не замечают, как в этой суете хрупкое счастье растворяется. Вернее, разлетается на осколки. К тому же любовь давно ушла из центра на окраины, и в наши дни встретить того человека – маленького, нежного, невозможного – стало, пожалуй, еще сложнее. Где оно, это счастье?
В самом начале спектакля молодой «Администратор» пытался учить музыкантов, как нужно играть. А играть, по его мнению, нужно не так. Как? Этого он и сам не знает, но чтобы «поменьше грусти». Музыканты, большинство из которых уже «на вершине склона лет», смотрели с нежной иронией на этот бунт молодежи. В конце спектакля герои Каменецкого и Корольчука вдруг признаются сами себе: они действительно не могут научить своих детей, как нужно жить. Потому что сами не знают. Завещание новому поколению: начните с самого начала, с чистого листа, станьте умнее и молчаливее, не спешите. И, может быть, у вас случится то самое счастье.
В спектакле Дитятковского играют не только актеры. Художник Владимир Фирер тоже играет – со всеми оттенками серого. Именно этот цвет задает спокойный тон тихого задушевного вечера, не отвлекая зрителя на суету. Вначале публику встречает большой (очевидно, репетиционный) зал. Серая обивка – словно бархатная, настраивает и зрителей, и актеров на нужный лад. Но вот декорации приходят в движение, распадаются, и мягкий «вельветовый» интерьер превращается в экстерьер. Перед нами уже высокие бетонные столпы – колонны советских зданий, рядом с которыми проходила юность большинства действующих лиц. Играет здесь и художник по свету – Егор Бубнов, и многое в сценографии спектакля решает чередование света и тени.
Судя по всему, Жванецкому спектакль понравился. Зрители долго аплодировали стоя, и было ясно, что добрая половина этих оваций посвящена виновнику торжества. Он вышел на сцену, очень скромный и даже немного смущенный от такой бурной реакции зала.
Ансамбль сыграл в минорной тональности, превратив ироничные тексты Жванецкого в философские зарисовки о нас всех и о нашей жизни. Потому и удивительно, что этот задушевный вечер оставил в душе только светлое ощущение. Возвращаясь со спектакля под февральским снегом вдруг захотелось жить не так. Как – пока непонятно. Ясно только, что нельзя так быстро. Нужно как-то иначе, замечая утреннее солнце, идущих рядом людей и чувствуя запах воздуха. Чтобы потом не оказаться в осколках собственного счастья.
Валерия Тумко
СЧАСТЬЕ сатирика
В ФЕВРАЛЕ МИХАИЛ ЖВАНЕЦКИЙ «ПРОТЕСТИРОВАЛ» СПЕКТАКЛЬ ПО СВОИМ МИНИАТЮРАМ. И ОСТАЛСЯ ДОВОЛЕН.
Можно себе представить, как волновались в Театре им. Комиссаржевской в ожидании почетного гостя, приехавшего посмотреть спектакль Григория Дитятковского «В осколках собственного счастья». И можно себе представить, как обомлели зрители, увидев живого классика в зале. После спектакля, конечно, все пришли в себя и потянулись за авто¬графом. Жванецкий был благодушен, настроен на ностальгический лад — с художественным руководителем театра Виктором Новиковым ему есть что вспомнить, начиная с далёких 60-х годов, когда в маленьких комнатках на Исаакиевской у Новиковых собирались Михаил Барышников, Григорий Горин, Сергей Юрский, Михаил Швыдкой… И в конце концов, классик был просто счастлив — наконец-то его мечта попасть на драматическую сцену воплотилась. Справедливости ради надо сказать, что попытка такая уже предпринималась в далеком 1974 году и опять же в Ленинграде. Спектакль, который назывался «Концерт для…» быстро прикрыли, как «неблагонадежный». «Сегодняшний спектакль лучше, гораздо лучше! — заметил Жванецкий. — Я от него в восторге, особенно от второго отделения. В первом я сам себе немножко противен, потому что слышу свои давние произведения. А второе — это уже наша жизнь, и его не надо сравнивать с той, первой постановкой».
КАК ЭТО, КАК ЭТО, КАК ЭТО, КАК ЭТО?…
ПЕРЕПИСКА МАРИНЫ ДМИТРЕВСКОЙ И ЮРИЯ БАРБОЯ
«В осколках собственного счастья». По произведениям М. Жванецкого. Театр им. В. Ф. Комиссаржевской. Режиссер Григорий Дитятковский, художник Владимир Фирер
М. ДМИТРЕВСКАЯ – Ю.БАРБОЮ
Дорогой Юрий Михайлович! Кто, если не мы?
1974 год. Вы — завлит Комедии, где молодой Михаил Левитин ставит тексты Жванецкого под названием «Концерт для…». Я — студентка третьего курса, которая ходит на этот спектакль из раза в раз и пишет о нем лучшую в своей жизни курсовую после того, как спектакль, прошедший 14 раз, снят.
Наверное, ни Вы, ни я сорок лет не можем забыть Дрейдена- Фортепиано во фраке и с поднятыми худыми руками: пам-пам-пам-пам… И Захарова — зловещего Молоденького администратора… Впрочем, и Ольгу Антонову с ее «Сонце — без Л — сонце!», и Веру Карлову-Скрипку, которой мальчик целует пахнущие кухней руки… Я даже набралась наглости и опубликовала когда-то свой давний студенческий текст памяти того спектакля к «ПТЖ» №34. Он, знаете ли, был мне дорог…
Надо ли, надо ли, надо ли надо ли говорить, что я побаивалась идти на спектакль Григория Дитятковского «В осколках собственного счастья» по тем же текстам Жванецкого? (Оказалось – не только и не совсем по тем). Думаю, побаивались и Вы.
После первого просмотра впечатление мое не было утешительным. В формальном смысле спектакль оказался собран из «фирменных» приемов Дитятковского.
Визуально — как будто «Потерянные в звездах» (серое замкнутое пространство, плащи пожилых мужчин, монохромная элегантность, стоп-кадры моментальных снимков, в которых под вспышкой замирают герои, отговорив свое, и вообще — комедия в несмешном казенном пейзаже).
Пластически — тексты, порой переходящие, как принято у Дитятковского, в танцевальные экзерсисы.
А вот содержательно я никак не могла понять, из какого времени и про какое мне рассказывают. В актерах (кроме зло-веселого Георгия Корольчука и гротескового Ефима Каменецкого — старика с петушиным голосом, хочется сказать «петушьим», как у Гоголя в «Женитьбе») не хватало «подвижности, хорошей ярости… Молодецкого удара, так сказать, сзади…». И общем, какая-то сказка о потерянном времени.
А ведь Жванецкий относительно времени никогда не абстрактен. Юмор его всегда очень контекстовый, бел чего немыслима сатира как таковая, да и лирика тоже невозможна: в каждое десятилетие свет надает по-своему. Поэтому атрибуты 1970 х (например, бесконечные очереди) в сегодня не переходят, тексты про них звучат странно: «Мне не надо от тебя ничего, кроме сапог». (Надо бы спросить студентов — что они понимают в этом фразе, почему здесь сапоги…)
Жванецкий помудрел позже, став из сатирика и правда философом, но при этом четырехтомник свой не сделал просто «Избранным», а четко разграничил: 1-й том — «.Шестидесятые». 4-й том — «Девяностые». И они не пересекаются.
Потому что контекст.
Потому что Бог – в деталях.
Потому что сказать сегодня «Не хватает молока, и надо сходить в другой магазин» (так говорят в спектакле) — невозможно. То есть сказать возможно, но кто поймет? А когда но произносит молодая, красивая, по-сегодняшнему ухоженная Евгения Игумнова, на измученную артистку Ленконцерта 70-х совсем не похожая, — не ловлю темы даже я, ровесница героев спектакля, ностальгирующих о своей жизни, 25 лет которой прошло в очередях. У меня 25 не прошло, это у мамы моей прошло. Может быть, у Ефима Каменец кого, но не у Самочко й Корольчука.
В давнем «Концерте для…» слово «время» вмещало разное: «не хватило времени» — в том числе означало и «не хватило современности, эпохи не хватило». А тут?
Сразу скажу, что последнее время (не в плане наставших последних времен», а просто в последние годы) для меня вообще вопрос — в каком времени мы живем, в какой эпохе существует зал (того же театра Комиссаржевской, например). Ведь народонаселение не живет в реальном времени, реальность замещена фейковым виртуальным телевизионным безвременьем, чаще всего калькирующим 70-80- е. В этом смысле народ бултыхается безо всякого самоопределения, не очень представляя, какое на дворе тысячелетие, да ему, в общем, и все равно… Он не живет на улице, он живет в сериалах и программах первых каналов, он живет в матрицах того «вневременья», в котором Великая Отечественная кончилась только что и мы — народ-победитель. Недавно один высокий чиновник, которому известный журналист показывал документы ООН, объясняя, что и как мы нарушили, аннексируя Крым, искренне сказал: «А Соловьев в передаче говорил, что все законно…». Что уж рассуждать о женщинах в зале Комиссаржевки?
Ведь в театр, как известно, у нас в основном ходят женщины после первого развода и вышедшие на пенсию — в этом смысле половина зала (вышедшие на пенсию) как-то улавливала приметы своей юности, поскольку герои спектакля — мужчины за 60 и старше. Что касается молодой части — не уверена. Но мне, реальной ровеснице того седовласого героя Корольчука, который рассматривает фотографии молодости 1970-х, было на первом просмотре весьма неуютно: я не с ними в том времени, я живу в этом, нашем, в которое входит и то историческое время, но определенным образом соотнесенное с «сегодня». Юмор Жванецкого увязал в многозначительной философичности режиссера (тем более — режиссура Дитятковского юмором, как мне кажется, не отличается, у него другие достоинства).
Очень любя Жванецкого (а как иначе?), думаю между тем, что его тексты — странное пограничье: могут звучать как что-то гениальное, а могут — как графоманское. Это такое пограничье, что не редкость для культуры, и при первом просмотре мне стало казаться, что когда текстов так много — они приближаются к графомании.
Было очевидно, что тут Жванецкого почитают философом и поэтом, а тексты в это время явно не тянут на эту внутреннюю «коленопреклоненность» перед высотой мысли. И казалось, что ритмичное, скорое, с подергиванием ногой и отбиванием ритма, исполнение самого автора, кидающего в зал зоркий взгляд и ловящего моментальную реакцию, — только оно и делает их живыми, протыкающими оболочку любого слушателя и не такими «потерянными в звездах»…
Опять же, Молоденький администратор, советский тип, — о чем он теперь? Ведь ушел (и пока не окончательно вернулся) контекст подцензурности театра, по поводу которого – все тексты Молоденького. Или он просто концертный администратор – молокосос?’..
Короче. Я расстроилась, застряла между эпохами, загрустила об отсутствии остроты (спектакль Левитина снимали ведь не за элегичность, надо полагать, а за социальную отвагу и остроязыкость, за скрытые юморесками диссидентские смыслы?). Когда-то на берегу моря (а берег одесского пляжа, берег нашей общей свободы заканчивается прожорливыми троллейбусными дверями, сминающими людей) в спектакле Комедии собирались именно диссиденты. По душе — диссиденты. Которые не участвуют. Это было пространство свободы от советской цивилизации, территория вне социума, уже как бы и не страна (от страны пни бежали сюда). И даже на этот клочок суши на границе со свободной стихией гаки ввинчивался штопором Молоденький администратор.
В спектакле Дитятковского не было никакой остроты. «Потерянные в текстах» — злобновато прикидывала я название, но писать не стала, а, как большой профессионал, пошла второй раз. В конце того же января. И увидела совсем другой спектакль. Вот — другой. Увлекший меня. Оределившийся во времени. Он был про осколки того счастья, которое называлось — «советский человек».
На этом спектакле были, Юрий Михайлович, и Вы. Давайте ж поговорим? Кто, если не мы?
Ю. БАРБОЙ — М. ДМИТРЕВСКОЙ
Придется начать с условий игры: «тот» спектакль делался при мне, но без меня, я даже к пьесе не имел отношения — ее сочинил и привез готовой Левитин. И на репетициях был мало — бился об цензуру (которую не пробил; пробил Жванецкий, с одного захода). Так что я, как и Вы, — человек из зала. Да еще такой, кто помнит заведомо меньше Вашего: в Вашей юношеской работе, которую Вы правильно опубликовали, масса деталей, мною, казалось, навсегда забытых.
Рискую говорить только по одной причине. Мне и тогда очень нравился Жванецкий, но я и тогда как-то сразу не считал его сатириком ни в каком смысле, а твердо считал русской поэзией. И, по скверной «ведческой» привычке, хотел понять, как это сделано. Мне казалось, что он пропускает какие-то обязательные члены предложения и тогда бывшие не-соседи невольно стягиваются и смысл высекается этим напрягающимся монтажным ритмом. Скорее всего, это была чушь, но тот мой Жванецкий шел откуда-то из Заболоцкого («Прямые лысые мужья / Сидят, как выстрел из ружья») и обэриутов или любимого Беккета, независимо от того, знал ли их наш поэт. Но Левитин зная. И это угадал он и Жванецком и на этом сделал драматургию.
Плохое сравнение, но лучше не нашел: это как если бы Левитин инсценировал английский анекдот. «Сэр, простите, пожалуйста, но я должен Вам заметить: у Вас в ухе банан». — «Пожалуйста, говорите громче: я плохо слышу». — «Сэр, простите (это уже громче), у Вас в ухе банан». — «Говорите громче (и сам громче): я плохо слышу». — «Сэр (орет), у Вас в ухе банан!» — «Говорите громче (орет и этот): у меня в ухе банан!» Словом, для меня общим ключом для обоих авторов был абсурдизм. Я не то чтобы промахнул жизненный материал — он был самоочевидно горячий, сиюминутный, густой и пр. Просто ужасно обрадовался, что нашлись формы и язык для выговаривания нашей жизни. Обрадовался «простенькому» изобретению: герои — голоса инструментов.
И еще больше тому, что инструментами были маски актеров, а маска, как сказал Эйзенштейн, — предел лица. И одна другой гротескней. На самосвалы летел по улице но фраке аристократ духа Дрейден, Захаров — комик снаружи и трагик внутри, отсюда дикие позы и брежневские брови над горящими глазами. Он ведь сам себя свел с ума, когда понял, что идеал — это играть не играя. А тембр и интонации Антоновой (такие, помните, нелепо вверх?) были те, что выпали в осадок на «Милом старом доме». При этом монолога масок были, мне казалось, наотмашь лирические, а спектакль — нет. Неумолимо ввинчивался только диагноз: у нас в ухе банан! На тот одесский пляж та троллейбусная дверь Давида Боровского выплевывала обитателей всеобщего советского Шарантона, в котором жили мы все — и Мараты, и Сады, и Жванецкие, и Дрейдены, и я.
Идя на Дитятковского, я был рад храбрости театра Комиссаржевской и уверен, что увижу не ремейк. Так и вышло. У этого режиссера не только свой язык, но и свои мысли. Если уж сравнивать, похоже лишь соотношение между первой и второй частями спектакля, но решающими оказались, как говаривали в Одессе, две большие разницы.
Первая: тот спектакль был все-таки крик, а этот — негромкий рассказ сперва о тех, кто бодро кричал когда-то от боли, а потом, во второй части, о тех, кто про то же или очень похожее хотел бы крикнуть сейчас, да уже не может. Бессмысленно.
И вторая: нынешние все не маски, а люди. В первую очередь как paз Каменецкий и Корольчук, которые по обобщенности совсем рядом с масками, а — люди. (И меньше понравился хорошо ведь играющий Егор Бакулин: не потому, что его не состарили, а потому, что ему соединили, как мне показалось, тексты двух разных людей.) Они люди — особенно в пронзительной сцене с фотографиями, которые перебирает Корольчук: ведь у них, значит; есть биографии, есть прошлое? Но, конечно, если и есть, так ведь только прошлое: они уже давно умерли. Не знаю, верно ли я понял вопрос, который Вы себе задаете: это о прошлом или про сейчас? Но сам себе умею ответить на него только смешно: их плащи и шляпы — это одежда, которую они могли носить и в молодости (судя по моим фотографиям, сам носил, разве что не на пляже), но могли бы, если б и тогда были стариками. В реальной их старости такое уже не носили, это изящный наглый анахронизм. Вроде плюсквамперфекта, что ли.
Поэтому спектакль Дитятковского совсем не был для меня, как для Вас, про осколки того счастья, которое называлось — «советский человек». Мне он рассказывал, что не только счастья, но и самой жизни не было, и сумасшедшей в сумасшедшем доме тоже. Даже непонятно, от какой жизни эти фотографии враздробь. Я, кстати, юмор Дитятковского воспринимаю, и давно, с Бродского, а когда вспоминаю, как Толстун-Оливия топнула ножкой, когда рассердилась, что есть на свете любовь, — смеюсь и сейчас, ей-богу. И в этом спектакле с юмором, по мне, хорошо. Только он невеселый. Но меня просветили товарищи, что еще в XIX веке гомерически смешного буффа Мартынова отличали, и не в пользу Мартынова, oт смешного и веселого Дюра.
Ну, а если оторваться от моей подкованности, у меня были проблемы со вторым актом. Героиня Игумновой не зря названа Актрисой. Она (и Белявская-Флейта) обе несомненно поди, живые характеры. Но ее прекрасный сюжет нельзя не понимать, в частности, как мрачноватую иронию театра по поводу устаревших хохмочек старика Жванецкого. Рассмешить можно, пробить нельзя, Словом, во втором акте, в отличие от когдатошнего Левитина, Дитятковский не обобщает материал первого, а продолжает рассказывать, только уже про сегодня. Но резко: он надстраивает, пардон, еще один структурный этаж. Сдержанно, но именно лирический. Сейчас опять не жизнь, и искусство как та жизнь с фотографий — его гоже скорей нету, чем есть. И подсказки молоденького суфлера Актрисе не помогут. Я пожалел, что этот мотив начался, как мне показалось, поздновато и, хотя к концу был поддержан Человеком- у-пианино, развиться не успел. А он того стоил. Постеснялся лирики Дитятковский? И прежний и нынешний Жванецкий его бы поддержали.
Привет, ЮБ.
М. ДМИТРЕВСКАЯ – Ю.БАРБОЮ
Хорошо сидим.
Не знаю, правда, что поймет из нашего диалога читатель «с Камчатки», который, как я обычно шумлю в редакции, должен, не видя спектакля, понять, что там происходит. Но, надеюсь, поймет, что комедию дают в серых стенах, воздвигнутых В. Фирером, что спектакль элегантно лишен примет заигрывания с залом? Что у него нет сюжета, а есть концертное строение: старые и «чуть попозже» тексты Жванецкого разложены на голоса актеров, составляющих оркестр (Скрипка, Виолончель и так далее). Правда, нынче это в основном духовой оркестр, и периодически Корольчук то прочищает мундштук, то собирает инструмент — и они с Каменецким издают отрывочные трубные звуки.
Море шумит за стенами, но люди живут в бессолнечном городе a la Петербург, страдая от урбанистической давки. На берет не выходят. Состарились, наверное.
Наиболее живучи оказались темы «вечные». Про жизнь с двумя («Я буду с ним и с Олегом. А больше ни с кем»), о которой ликуем героиня Ольги Белявской. Просто, сколько человек придет ко мне, если умру я, и к скольким пойду я (Г. Корольчук). Про то, что «я никогда не буду высоким. И красивым. И стройным. Меня никогда не полюбит Мишель Мерсье. И в молодые годы я не буду жить в Париже»… Ну, понятно, что это навсегда! «Запах изо рта? Отойди!» — это тоже из разряда вечного.
«Под давлением снаружи юмор рождается внутри», — инструктирует нас Жванецкий. Исходя из этой формулы, не вижу (по-прежнему не вижу) в спектакле юмора. А вижу исключительно ценимый мною сарказм Корольчука и Каменецкого (сейчас признаюсь в любви к этим актерам и окрашу свою любовь скорбью от того, что жизнь Георгия Корольчука прошла в театре Комиссаржевской, не сделавшем из него актера масштаба Гарина, поскольку давно в театре нет художественного направления и режиссера-сталкера). Эти актеры-персонажи не жалеют себя и своей прожитой жизни. В остальном же вижу и воспринимаю, более того, разделяю режиссерско-актерскую лирику по утраченному «миру советскою человека» (люблю книгу П. Вайля и А. Гениса с этим названием). И эта мысль мне, пожалуй, дорога. Потому что, оказалось, социально-психологические мучении персонажей Жванецкого — это и впрямь был мир. И когда звучит текст про то, что «дети, нам нечего передать вам!, — я с грустью думаю, что это прежде всего о том, что вручить-передать рефлексию, нелепость, комплексы. Что разговор интеллигента с интеллигентом ушел в безвозвратно утраченный мир советского человека и эти осколки «той» нашей жизни свидетельствуют не только о дури, но и о трогательной ранимости советскою человека. Я ностальгирую о том «хождении вперед с видом назад», которое не только — приспособленчество и страх, но еще и тактичность: не загораживаю ли кому свет своей широкой спиной?
В руках у нынешних персонажей, которых Вы, Юрий Михайлович, справедливо считаете людьми. — духовые инструменты, по сути — горны, как у того володинского трубача в «Звонят, откройте дверь!» Может, я притягиваю образ за уши, может, они просто — не виртуозы струнных (да со струнными стало бы и вовсе сладковато), но как-то «инструментально сходятся» для меня эти вещи. Опять же благородное Фортепиано (пам-пам-пам-пам) заменено настоящим тапером, и я радуюсь, что никто — тактично —не потревожит во мне заветного, Дрейдена из того спектакля (Дитятковский тут особенно чуток, все таки Дрейден — актер его «центральной нервной системы»)…
И вот еще. Тени. Большие тени музыкантов выходят на поклоны. Театр теней, теней ушедшей жизни, снова склоняет меня к присущей режиссеру Д. философической грусти. Осколки, тени. Короче — Жванецкий. Короче — да, лирика.
В давнем спектакле твердили: «Ничего-ничего не страшно!» Призывали меня. И ведь научили, всю жизнь повторяю себе, трусихе, эту строчку.
В нынешнем — другие знаки внутреннего препинания: «Ничего, ничего, не страшно…» Уговаривают. Подбадривают. Без бесшабашной веселости, с какой дырявили зал те, в 1974-м.
Р. S. Не поверите: открываю сейчас наугад Жванецкого, том «Девяностые» — поискать название для нашей переписки.
И что, думаете, открывается?
«B1 ты ж смотри, билетов на голубой этот огонек, 6илетов не достать»…
Февраль 2016 г.

Что может быть общего между столетием Октябрьской революции и Михаилом Жванецким, думала я, пробираясь сквозь жидкую толпу коммунистов, собирающихся вечером 7 ноября у памятника героям революции 1905 года в почти одноимённую станцию метро, чтобы добраться до Ленкома (кто не помнит, Театра имени Ленинского комсомола) на однодневную гастроль петербуржского Театра имени Комиссаржевской…

СКОЛЬКО революционных слов в одном предложении, и все вокруг спектакля «В осколках собственного счастья», обозначенного в афише «Задушевный вечер по произведениям Михаила Жванецкого».

А если ещё добавить, что пьесу эту, но только под названием «Концерт для…» в середине 70-х годов прошлого века в тогда Ленинградском театре комедии ставил теперь московский режиссёр-одессит Михаил Левитин, что тогда спектакль прошёл раз 15 и его закрыли, то количество вопросов резко возрастает.

Не может же быть, что просто так звёзды легли…

На серую сцену из зала выходит человек в сером пальто с футляром виолончели. Ставит футляр в угол. Садится на серый стул. Сидит. Зал тоже сидит. Молча.

– Я жду, – говорит человек. Зал растерянно аплодирует.

– Я жду, – повторяет, улыбаясь, человек, начиная давнишний, хорошо узнаваемый монолог Жванецкого про время, которое уходит на ожидание.

«Мне шестьдесят лет. В ожидании я провёл пятнадцать. Двадцать лет я спал. Осталось двадцать пять. Из них семнадцать – на счастливое детство. И только восемь лет я занимался своим делом». Помните?

Печальные, ироничные, мудрые, знакомые, любимые монологи Жванецкого читают на серой сцене немолодые люди в серых пальто. Тексты завершаются немыми сценами-фотографиями. Милыми, ироничными, чёрно-белыми. Седые дяденьки в пальто как бы пинают друг другу мяч. Серые тётеньки в серых пальто рассказывают о своей трудной любви в очередях… Нежная ностальгия по советской молодости, ушедшей… куда?

Но это только присказка. Это музыканты, вернее, даже так: инструменты собираются на концерт.

И задача перед ними стоит непростая: выбраться из-под власти Жванецкого, преодолеть его исполнительский дар. Ведь интонация Дежурного по стране знакома каждому – и на сцене, и за сценой, и в зале.

Сказка начнётся после антракта, когда Виолончель – Михаил Самочко уже не в сером пальто, а в чёрном фраке страстно читает монолог «Белые ночи», когда Труба – Ефим Каменецкий и Тромбон – Георгий Корольчук залихватски исполняют танго двух холостяков.

Ах, какое это танго! Два старика, плещущие энергией, – так плясала Ольга Андровская с Марком Прудкиным и Михаилом Яншиным в мхатовском «Соло для часов с боем». Вы ничего не знаете про тот спектакль? Во-первых, вы ничего не знаете про театр, а во-вторых, я вам завидую. Его можно посмотреть первый раз на Ютубе.

Вообще танцы в этом спектакле – отдельная тема. Сергею Грицаю удивительным образом удалось ими не проиллюстрировать, а поставить Жванецкого – со всей одесской иронией, петербужским лоском, московским задором.

Тексты Жванецкого станут театром, когда заиграет на пианино Марк Бек, а холёная Актриса Евгения Игумнова, то плача, то ругаясь, будет пытаться рассмешить зрителя монологом о любви.

Ну так и при чём тут столетие революции, спросите вы…

Сто лет. Сто лет назад советский человек начал строить счастье хрустальное, как люстра из царского дворца. Чуть больше четверти века назад люстра рухнула, хрусталь раскололся в прах, осколки разлетелись по свету льдинками кривого зеркала андерсеновской Снежной королевы, а человек остался.

Осколки советского счастья попали ему, как Каю, и в глаза, и в сердце. Растопить их сможет только любящая Герда. Михаил Жванецкий, режиссёр Григорий Дитятковский, а вместе с ними актёры спектакля берут на себя эту трудную роль.

Во вторник, 7 ноября, на сцене столичного «Ленкома» Академический драматический театр им. В. Ф. Комиссаржевской из Санкт-Петербурга представил московскому зрителю новый спектакль «В осколках собственного счастья» по произведениям Михаила Жванецкого.

Спектакль по прозе Жванецкого — это сиюминутное, точное, емкое и ироничное ощущение писателем того времени, в котором мы живем. Герои постановки режиссера Григория Дитятковского — люди, которых мы ежедневно встречаем в вагонах электрички и метро, за столиком уютного кафе и в супермаркете за углом, на улице или в офисе, где работаем. Это наши соседи по лестничной клетке — добрые, смешные, нелепые, глупые, хитроватые, философствующие, угрюмые, злящиеся. Это — все мы вместе и каждый из нас в отдельности.

Михаил Жванецкий — писатель интеллектуальный, в нюансы его произведений хочется прежде всего вслушиваться.

И похоже, главным принципом Григория Дитятковского, работавшего над постановкой, был девиз «Не навреди!» Его режиссура, как и сценография Владимира Фирера, максимально аскетична.

На сцене — стол, девять стульев, пианино и… колокол.

И все это — на фоне стилизованного абстрактного современного города. В неком театре которого на репетицию собираются музыканты оркестра. У каждого из них свои история, обстоятельства, характер. Они проходят по залу, идут мимо нас и поднимаются на сцену.

Вот, например, виолончелист (заслуженный артист России Михаил Самочко) — человек — «вечное ожидание». Ему шестьдесят пять лет, из которых он лет пятнадцать провел в бюрократических очередях (какая знакомая ситуация, не правда ли!). Двадцать пять лет ушло на сон, семнадцать пришлись на детские годы, и только восемь — на настоящую, полнокровную жизнь.

Вспышка фотоаппарата фиксирует этот знакомый нам типаж, и он уступает место следующему.

«Мама, — восклицает инфантильный переросток (актер Руслан Мещанов), — мне нужна женщина!» Мама покорно несется в одесский порт договариваться с понравившейся ей (маме!) девицей нетяжелого поведения. Одна встреча, другая — и вот мама уже в больнице, папа — в отъезде, а молодая пара прочно и, судя по всему, навсегда обосновалась в родительской квартире.

И ведь не выгонишь родное дитятко на улицу! А вот — еще один персонаж, размышляющий в толпе философ: «Критиковать нашу жизнь может только человек слабого ума». Потому что чего в нашей жизни не должно быть, знает каждый. И то, что должно быть — знают все.

А как осуществить переход, не знает никто. Так, может, надо все оставить в покое? Тогда, возможно, организм соберет себя сам и медленно начнет совершенствоваться? Новые герои появляются и исчезают за стилизованными городскими стенами. Здесь и женщина, которая никак не может смириться с тем, что ее курортный роман закончился.

И дама, запутавшаяся в очередном любовном треугольнике. И гражданин, с утра взвинчивающий в транспорте всех, потому что вчера перепил.

И актриса, не сумевшая купить молока детям. И стареющий ловелас, навечно обреченный на роман «пожилого с юной».

Все это — размышление о том, как и с кем мы живем, как переоцениваем историю страны. О том, что является главным, и о таких раздражающих сегодня понятиях, как совесть, честь, честность и скромность.

О том, как выжить в эпоху тотального невежества. И как так случилось, что поголовно все превратились в безответственных менеджеров среднего звена? В спектакле заняты замечательные и очень яркие артисты: Георгий Корольчук, Ефим Каменецкий, Ольга Белявская, Евгения Игумнова, Марк Бек и Егор Бакулин.

ПРЯМАЯ РЕЧЬ

Михаил Швыдкой, театральный критик:

— Приезд Театра имени В. Ф. Комиссаржевской в Москву в год своего 75-летнего юбилея — подарок всем нам. Иногда кажется, что Жванецкого поставить в театре невозможно, потому что стиль Жванецкого — это еще и его собственные интонации, его голос. Но на самом деле тексты живут и отдельно от автора. Трудно поверить, но это так. Он писатель, а значит, его тексты возможны для интерпретации. И вот сегодня мы видим то, что можно с помощью театральных фантазий и чутьчуть отстраненной игры с текстом, но не в текст, сделать любопытное театральное зрелище. Которое, в общем, создает и объем его размышлений. Я думаю, что в этом смысле спектакль Григория Дитятковского — это очень деликатное прочтение, аккуратное и осторожное прочтение, одновременно и грустное, и веселое. И лирическое, что для меня важно. Потому что Жванецкий — все-таки лирик, а не только сатирик.

«В осколках собственного счастья»
Михаил Жванецкий
Режиссер: Григорий Дитятковский
Художник: Владимир Фирер
В ролях: Михаил Самочко, Ефим Каменецкий, Георгий Корольчук, Егор Бакулин, Ольга Белявская, Евгения Игумнова, Руслан Мещанов, Марк Бек

В Москве с однодневной гастролью выступила труппа Санкт-Петербургского драматического театра имени Веры Комиссаржевской. Спектакль «В осколках собственного счастья» поставил Григорий Дитятковский.

Превратить монологи, спичи и афоризмы Михаила Жванецкого в законченную пьесу — дело трудное. За него взялся сам режиссер, противящийся буре и натиску бойкого сценического языка и авангардных инноваций. Для Дитятковского важно свойственное отечественному театру внимание к человеку, к его душе, боли и сомнениям. Оказалось, что иронические бурлески «дежурного по стране» с их неожиданными цезурами, когда вскользь можно сказать о важном, сквозь юмор разглядеть рефлексию и душевный трепет, услышать чеховскую тоску о лучшей доле, уместно сложить в драматургию жизни. Счастливой и несчастной одновременно.

По форме композицию Дитятковского впору назвать балладой, по жанру — «Песнями нашего века», хотя к последним спектакль отношения не имеет. Скорее, к тому, из чего авторская песня слагалась, — из неминуемого опыта освоения собственного дома, своей улицы, большой страны. Из ошибок и поражений. Но и побед — маленьких и больших — тоже. Из суеты быта и побегов. Из любви, какая настигает невпопад и делает сердце либо большим, либо маленьким, но всегда — пульсирующим в такт обстоятельствам и познанию себя.

Жванецкий, убеждают режиссер и семерка занятых в спектакле актеров, вовсе не интендант по ведомству юмора и сатиры и не бытописатель, остро фиксирующий житейские анекдоты писательским слогом. Он лирик и поэт. А еще — бард, умеющий через простые истины повести к пониманию того, что в текучке остается незамеченным, оседает за частоколом будней, прячется на дне души, куда нет времени заглянуть. Чего проще поднять глаза вверх — и увидеть небо. Остановить взгляд на собеседнике — и услышать музыку. Это, принимая всю сложность режиссерского замысла, и играют замечательные актеры Театра имени Комиссаржевской.

Они умеют доверительно говорить о том, о чем на разных отрезках жизни так или иначе думает любой. Даже о смерти — ведь избежать встречи с ней не удается никому. Поэтому, когда ближе к финалу первого акта на сцену выносят погребальные венки, гармония режиссерских сфер не кажется нарушенной. Условия «игры» и общения с залом определены наперед. Тем более, что дальше венки, как в «Служебном романе», разберут и цветами заполнят большие корзины. Будет концерт, а потом репетиция оркестра, где каждому из заявленных в начале персонажей режиссер-драматург даст свой монолог. Больше того — исповедь.

И трем «старикам», волшебным «боянам», вкусившим за прожитое ароматы разных времен и теперь проживающим свершившееся по новой , —блистательным Михаилу Самочко (приглашенный актер из МДТ-Театра Европы), Ефиму Каменецкому и Георгию Корольчуку. И витальному, «взахлеб» преступающему пороги любых обстоятельств персонажу Егора Бакулина, чье соло переходит в танго, и он его отлично танцует в заданном режиссером по пластике Сергеем Грицаем рисунке. И гротескной Евгении Игумновой, с искусностью белошвейки вплетающей в фарсовые эскапады своей героини ноты горести и отчаяния.

Можно продолжать, а можно вслед за режиссером свести всех в небольшой оркестр и к его участникам, поименованным в списке действующих лиц Виолончелью, Трубой, Тромбоном и Контрабасом, добавить еще двух, отлично сыгранных Ольгой Белявской (Флейта) и Русланом Мещановым (Администратор).

В финале под аккомпанемент пианиста-виртуоза Марка Бека («Ну что сказать вам, москвичи, на прощанье…») весь оркестрик продефилирует к авансцене, и вспышка невидимой камеры зафиксирует изображение. На память, где всегда осколки собственной судьбы соединяются в картину общего счастья.

Интонация Жжванецкого

В бывший «красный день календаря» Театр им. В. Ф. Комиссаржевской показал в Москве свой спектакль «В осколках собственного счастья», поставленный по текстам Михаила Жванецкого. «На Невском», побывав на гастролях, поймал одного из зрителей и поинтересовался: «Как вам спектакль?» Зритель этот — Михаил Швыдкой.

Но вначале от журнала «На Невском». Михаил Жванецкий как автор спектакля в драматическом театре неожиданен. Если не сказать больше — браться за него, казалось бы, безнадежное дело. Но Театр Комиссаржевской пошел на риск — ровно год назад Григорий Дитятковский поставил на его сцене спектакль «В осколках собственного счастья».  И положил на обе лопатки скептиков. Жванецкий, который специально в прошлом феврале приезжал в Петербург, чтобы увидеть постановку, удивился самому себе: «Оказывается, я писатель!»

МИХАИЛ ШВЫДКОЙ, специальный представитель президента России по международному культурному сотрудничеству, москвичам известен как художественный руководитель столичного Театра мюзикла, а всей стране — как министр культуры в начале 2000-х и ведущий ток-шоу «Культурная революция» на телеканале «Культура».

— Это действительно проблема, которая давно волнует самого Жванецкого: могут ли его тексты существовать вне его самого? Многие полагают, что нет, что все им написанное физиологически неотделимо от самого Михаила Михайловича. Что они намертво связаны с его обликом, голосом, интонацией. Что они являются частью его устной речи. И даже когда Жванецкий писал еще для Аркадия Райкина, когда его сочинения играли Карцев и Ильченко, все равно значительное количество людей убеждены: его тексты должен читать только он сам. Мне кажется, что все-таки это не совсем так. И спектакль Театра Комиссаржевской это показывает. Весь ансамбль актеров, включая замечательного пианиста, передает теплую, нежную, трогательную интонацию, с которой Жванецкий на самом деле относится к жизни. И замечательно, что нет плоско понимаемого одесского жаргона. Это очень важно. В этом смысле по стилистике, по звучанию, на мой взгляд, спектакль Григория Дитятковского абсолютно безупречный. Жванецкий действительно настоящий писатель. В свое время я написал про него фразу, которой даже горжусь: «Жванецкий пишет об Одессе так, как Бунин о России». О той Одессе, которой уже не существует, но для Жванецкого она идеал такого места, где живут люди. Поэтому он всегда актуален, как всегда актуальна настоящая литература. Да, у него были социально-сатирические тексты, но главное другое, и оно осталось, — трагикомедия человеческого бытия, которая не зависит от социального строя. И в этом смысле сегодня даже тексты про очередь воспринимаются не как сиюминутные реакции на советскую жизнь. И в этом смысле Дитятковский очень точно сделал композицию. Из всех сочинений Жванецкого Дитятковский выбрал те, которые складываются в одну тему-удивление перед скоротечностью. И с одной стороны, режиссер имеет право на любые повороты, в конце концов, это такой же авторский спектакль Дитятковского, как тексты, которые являются авторским достоянием Жванецкого. С другой стороны, он очень точно выбрал тему. Думаю, что с годами для Михаила Михайловича эта тема становится наиболее острой. Как и для всех людей, которым перевалило за 8о, — время и в самом деле удивительно скоротечно.

И еще о Жванецком-писателе. Он принадлежит той южно-русской литературной школе, в которую входили и Катаев, и Ильф с Петровым, и Олеша, и которая всегда была притягательна, особенно для северян. И то, что он черты этой школы сохраняет, — это очень важно…

/Екатерина Юрьева/

Metro, 5 февраля 2017
В минувшую субботу спектакль «В осколках собственного счастья» театра им. В.Ф. Комиссаржевской посетил сатирик Михаил Жванецкий.
Он стал автором произведений, на основе которых и была создана эта постановка. Зрители очень тепло встречали Жванецкого: когда он вошел в зал, все встали и приветствовали его аплодисментами. Сатирик сидел на шестом ряду и довольно живо реагировал на выступление артистов. В антракте к сатирику подошел артист Комиссаржевки Иван Краско. Сам он в спектакле задействован не был, но сидел в зрительном зале со своей женой Наталией. По возвращении в зал к Жванецкому начали выстраиваться очереди за автографами. Михаил Михайлович не отказывал никому: работникам театра даже пришлось усаживать зрителей по местам, так как второе отделение спектакля невозможно было начать. В конце спектакля Жванецкий встал со своего места и стоя приветствовал артистов. Несмотря на то, что его выход на сцену не был запланирован, Михаил Михайлович все-таки уступил публике и поднялся на сцену.
— Cпасибо за прекрасный прием и прекрасное исполнение! – поблагодарил он зрителей и артистов Комиссаржевки.
Режиссер — Григорий Дитятковский. В спектакле принимают участие народные артисты России Георгий Корольчук, Ефим Каменецкий и заслуженные артисты России Ольга Белявская, Евгения Игумнова, Марк Бек, Михаил Самочко, артисты Егор Бакулин, Руслан Мещанов.

Театр имени Комиссаржевской выпустил премьеру «В осколках собственного счастья» по произведениям Михаила Жванецкого

У режиссера Григория Дитятковского получился спектакль-концерт, жанр которого обозначен как «задушевный вечер». Вечер этот не первый: в 1974 году 28-летний московский режиссер Михаил Левитин поставил в ленинградском Театре комедии спектакль «Концерт для…» по текстам Жванецкого, такого же, как и он сам, бывшего одессита. И сегодня в Петербурге работают актеры, занятые в той постановке: Ольга Антонова, Вера Карпова, Сергей Дрейден, Вячеслав Захаров.

«Это была другая эпоха, о многом нельзя было говорить. Жванецкий тогда еще не был «дежурным по стране», — вспоминает акимовская актриса Вера Карпова. — Спектакль каждый раз хотели закрыть чиновники из управления культуры. «Ну, ладно, сыграйте последний раз, но уже без этого и этого…» И вычеркивали одну за другой фразы. Мы сыграли всего 11 спектаклей…»

Михаил Левитин написал в книге «Чужой спектакль»: «Все было против. И прежде всего — Ленинград, такой далекий от мира героев Жванецкого… Любой спектакль должен соответствовать и принадлежать городу, в котором он поставлен. Вернее, незримо, десятилетиями существующим связям между городом и искусством. Мы затеяли странный спектакль с очень определенным южным колоритом, абсолютно открытый, без недомолвок и тайн. Пьесы в традиционном и не в традиционном понимании не существовало, был прекрасный материал как основание для работы. Как основание для общения — гуманного общения между людьми, между актерами и залом».

Теперь другие времена. Что крамольного в юмористических миниатюрах мудрого Жванецкого, написанных в ХХ веке?

«Мне 60 лет. Из них три года я провел в очередях. Я иногда болел. Иногда жаловался. Меня иногда вызывали. Мне назначали прием на двенадцать часов. Ни разу за мои 60 лет меня не приняли ровно в двенадцать. Кому-то нужно было мое время. Полчаса, час, два моей жизни, и я отдавал. Мне 60 лет. Из них на ожидание в приемных ушло два года. Два с половиной года я провел в столовых в ожидании блюд. Два года — в ожидании расчета. Год ждал в парикмахерской. Два года искал такси. Три года валялся на чемоданах в вестибюле гостиницы и смотрел собачьими глазами на администратора. Всем нужно мое время. У меня его мало. Но если нужно…»

Звучит и один из самых замечательных рассказов писателя:

«Я никогда не буду высоким. И красивым. И стройным. Меня никогда не полюбит Мишель Мерсье. И в молодые годы я не буду жить в Париже. Я не буду говорить через переводчика, сидеть за штурвалом и дышать кислородом. К моему мнению не будет прислушиваться больше одного человека. Да и эта одна начинает иметь свое… Шоколад в постель могу себе подать. Но придется встать, одеться, приготовить. А потом раздеться, лечь и выпить. Не каждый на это пойдет…»

Идет разговор о жизни, людях, времени, счастье, мечтах, любви… — на фоне репетиции перед концертом, на которую собираются музыканты и артисты. Калейдоскоп монологов и диалогов, маленьких философских притч.
Спрашиваю режиссера Григория Дитятковского:

Существует пьеса Жванецкого? Или вы собирали монологи, писали инсценировку?

— Конечно, это не пьеса, не то, что мы подразумеваем под этим словом, а вольное сочинение по произведениям Михаила Жванецкого. Высказывание, не претендующее на драматургическую, привычную форму. Попытка объединить в одно целое монологи автора разных времен. Мы и не стремились ставить пьесу. Тексты автора пробуждали видения чего-то незаурядного, задушевного. В смысле того, что за Душой стоит. В процессе репетиций и последовательность текстов уточнялась, и состав исполнителей. Жаль, что многие тексты не вошли — формат одного вечера не позволяет. И потом, это очень рискованно — побуждать людей так много слушать. К тому же вне развития внешнего сюжета, развивающихся отношений между героями и т. д. Тем не менее тексты побуждали, даже обязывали, формировали право.

Что вы нашли в текстах Жванецкого? 

— Я часто ловил себя на мысли, что читать Жванецкого раньше не приходилось, а вот слушал — нередко. Он обычно сам себя «подает», особенно в последнее время. Казалось, что эти тексты неразрывны с личностью того, кто их написал. Портфель, очки, вытянутая вперед рука, сжимающая, как букет, пучок помятых листов писчей бумаги, знакомый прищур из-под очков… Оказалось, читать его — это увлекательное занятие. Читаешь эти бесконечные монологи и словно жизнь страны просматриваешь. Да и просто видишь, откуда ты родом. Люди проходят перед тобой. Много людей. Женщины, мужчины. Те, кого, кажется, знал, а кто-то до боли знаком. Такие разные, но «одного разлива». И один монолог переходит в другой, как ручеек в речку, а речка в море, а море… И нет им конца. И говорят, говорят… И хочется верить, что их будут слушать. Ведь Они — наше будущее. В том смысле, что мы скоро будем там, где они сейчас. Мы же все идем туда, куда уходят Они.

В спектакле Григория Дитятковского заняты народные артисты России Георгий Корольчук, Ефим Каменецкий, заслуженные артисты России Ольга Белявская, Евгения Игумнова, Михаил Самочко (МДТ- Театр Европы), артисты Егор Бакулин, Руслан Мещанов. Сценографией занимался Владимир Фирер.

11.01.2017

В Театре им. В. Ф. Комиссаржевской состоялась премьера — «В осколках собственного счастья». Режиссер Григорий Дитятковский поставил спектакль по произведениям Михаила Жванецкого, чье имя исчезло с ленинградских афиш в середине 1970-х.

Немного лирики (в духе спектакля). 1971 год, сентябрь. Мы, студенты первого курса Театрального института, исполняем гражданский долг: убираем капусту и картошку на полях под Любанью. Холодно, мокро, спим на нарах, греемся у костра. О доме и мечтать не приходится. Трудовой подвиг прервали только на один вечер, рванув в самоволку, чтобы попасть на концерт тогда нам неведомого Михаила Жванецкого. На сцену вышел одессит неослепительной наружности, вытащил из видавшего виды портфеля кипу рукописей и начал читать. Ничего не играл, с залом не заигрывал, но успех имел бешеный.

В те годы репутации складывались именно так, не на стадионах, а в небольших залах НИИ, в клубах и жэках. Так он и читал, как на вечере в каком-нибудь «почтовом ящике».

Потом нам повезло еще раз: Жванецкий, служивший завлитом в Театре миниатюр у Аркадия Райкина, задружился с институтом на Моховой и приходил к студентам запросто — опробовать новые монологи на молодежной аудитории. И был счастлив, когда будущие звезды БДТ и МДТ падали со стульев от хохота, в десятый раз слушая «Рассказ подрывника» или «Собрание на ликеро-водочном заводе».

Тогда же Жванецкий дебютировал как драматург. Однако ленинградская карьера оборвалась столь же шумно, как и началась: спектакль «Концерт для…», поставленный в Театре Комедии Михаилом Левитиным, городским культурным начальством до премьеры допущен не был. На репетиции и худсовет просочились лишь самые пронырливые граждане (студенты в том числе) и навсегда пленились оригинальной, остроумной (и, в общем-то, безобидной) работой. Оценили новые, не только иронические, но и лирические, интонации автора и прекрасные актерские соло и дуэты Ольги Антоновой, Веры Карповой, Вячеслава Захарова, Сергея Дрейдена…

Зачем я так углубляюсь в историю отношений нашего города и автора, которого теперь уже знают все, во всяком случае как «лицо из телевизора» и как «дежурного по стране»? Затем, что нынешний спектакль — это как бы продолжение, сиквел того, несостоявшегося, но крепко ударившего по судьбам и самолюбию участников. Тогда юморист посягнул на чужую территорию, обнаружил склонность к размышлениям и обобщениям. Мотивы давнего творческого высказывания пунктиром прошивают ткань премьеры и развиваются, поскольку прошла целая жизнь, изменившая как сочинителя, так и всех нас — тех, кто на сцене, и тех, кто в зале. «Осколки» нам приходится собирать всем вместе — это единство подчеркнуто режиссером.

Жанр концерта сохранен. Действующие лица: Виолончель, Труба, Флейта и т. д. За роялем Марк Бек, и кое-кто из артистов вполне профессионально владеет инструментом. Егор Бакулин (Контрабас) вообще на все руки мастер: и комический и драматический монологи находят живейший отклик в зале, и дуэт с пианистом звучит весьма убедительно. Главные партии, однако, доверены старшему поколению, благодаря чему даже знакомые тексты звучат не просто «медленно и печально», но обрастают неожиданными обертонами. Герои Жванецкого сегодня знают о жизни гораздо больше, чем в юности. Остроумные «пулевые» реплики вдруг оказываются похожими на айсберг: подводная часть у них объемнее и глубже, чем видимая. Прозрения, сбывшиеся десятилетия спустя, заставляют публику, изначально настроенную на веселого Жванецкого, задуматься и подавить смешок.

В самых известных, можно сказать классических («Я никогда не буду высоким и стройным…»), миниатюрах Михаил Самочко (народный артист РФ, приглашенный из МДТ) следует за автором. Мы улавливаем знакомые интонации, но артист хитрит: он задает собственный темпоритм, умеет держать паузу, бархатным тембром и легкой полуулыбкой обволакивает самые колючие инвективы. И зритель, готовый засмеяться, обидеться и отторгнуть неприятную мысль, вынужден согласиться и присоединиться…

Менее известные тексты «позднего» Жванецкого режиссер поручил Георгию Корольчуку и Ефиму Каменецкому. Тут дело не столько в возрасте, сколько в опыте и характере дарований корифеев Театра Комиссаржевской. Георгий Корольчук (Тромбон) откровенно и жестко — чертики в глазах так и пляшут! — иронизирует на тему «старость не радость». В исповедальных монологах Ефима Каменецкого (Труба) возникает гротеск, который поначалу даже пугает.

Герой словно сам в смятении от своей откровенности. Он по уши в паутине инстинктов. Но, касаясь «низких истин», берет столь высокие философские ноты, что преодолевает опасные зыби и выводит на размышления, близкие (пусть в разной степени) и молодым и старым. В его финальном монологе мелькает тень Густава Ашенбаха из «Смерти в Венеции». Да и набоковская Лолита стремительно пробегает где-то вдоль по Итальянской. «Если бы молодость знала…» сказал не Жванецкий, но задуматься об этом помог именно он и неузнаваемый в этой роли артист.

В «Концерте для…» было рассыпано столько афоризмов! Ларошфуко, что называется, отдыхает. Многим тогда полюбилась сентенция про трех женщин: красивая, умная и добрая никак не соединятся в одной. В нынешних «Осколках» таковая присутствует. Евгения Игумнова играет артистку вроде бы слишком умную, чтобы быть красивой, и слишком красивую, чтобы быть доброй. Но она, как это ни странно, совмещает в себе все необходимые свойства. Идеал! Правда, совершенство немного пьющее и слегка забывчивое, но… Кто без греха? Поразительно — автор произнес: «Я никогда не буду женщиной…», но природу чувств уловил. А Евгения Игумнова и Ольга Белявская помогли передать все разнообразие эмоционального ряда и женской логики. Они и тонкие, и грубоватые, и полные дуры, и прелесть какие глупенькие, но главное — со своими круглыми коленками и непредсказуемыми выводами — неотразимы.

Всех персонажей режиссер заставил отразиться в осколках собственного счастья. Это больно, это дерзко, это мудро. Театр тут не развлекает, он отрезвляет и будоражит. «Дежурному по стране» Михаилу Жванецкому опять (как и сорок три года назад) повезло с интерпретаторами: они, не отвлекаясь на социально-политические катаклизмы, дежурят не по стране, а по жизни. Помогают справиться с невзгодами, пройти по лабиринтам чувств и мыслей, радуют и печалят, разбирают жизнь, как по нотам. Пусть от счастья остались одни осколки, но оно было, и желающие могут собрать этот пазл воедино.

Кстати, на спектакле 4 февраля обещает присутствовать автор. Ему должно понравиться!

Видеосюжеты