Александр Баргман:
Это моя уже третья встреча с Толстым. Первый раз была «Крейцерова соната», в Тюмени, и там был первый «ожог». Толстой дает мне такой мощный укол правды в диалоге с самим с собой, что от этого потом очень трудно отделаться. Впоследствии я подзабыл эти ощущения, пока не начал ставить «Войну и мир» в Будапеште. Это был уже следующий заход, не менее сложный. И все время ступеньки к Толстому не заканчивались. После «Войны и мира» я думал, что «выдохнул» Толстого, но судьба меня третий раз с ним соединяет.
Через автора пьесы Нило Круза я пытаюсь говорить с Толстым. И одна из тем — вопрос нравственный: плата за стремление к чувственной свободе. Оборотной стороной этого бесконечного стремления человека – любить, желать жить сердцем, — становится конфликт в лучшем случае с разумом, в худшем – с рассудком. Человек стремится к духовной целостности, к душевному спокойствию – и через минуту разрушается: вдруг приходит кто-то, и там, за рамками пьесы происходит какая-то созидательная работа – люди начинают задумываться над тем, как они живут, правдивы ли они перед собой, не лживо ли проживают эту свою странную маленькую жизнь…
В пьесе есть тема сохранения традиции: изготовления сигар как знака сохранения семьи. И сдерживания старого, несуетного времени. Ручное изготовление сигар – это еще от индейцев, которых дым сигар «соединял их с богами», то есть во время этого обряда-курения вожди индейцев читали какие-то послания богов. Нило Круз сделал из своих персонажей кубинцев — эмигрантов, которые целыми семейными кланами перекочевали во Флориду, организовав там сигарную фабрику и сохранив эту медленную уже давно не приносящую никакой прибыли историю — кручение сигар вручную. А предназначение Чтеца — вносить гармонию, пытаться соединить мир реальный и вымышленный. Но он не вносит ее, а почему-то здесь начинает читать «Анну Каренину» — такой роман, который не может думающего, чувствующего человека оставить в покое.
Как мне кажется, в пьесе (и хотелось бы в спектакле) есть такая нота, схожая с финалом феллиниевской «Ночи Кабирии», когда кажется, что всё рухнуло. Но спасение только в людях. И мои личные самые большие потери, и обретения были связаны с людьми. Кроме нас самих, кроме наших внутренних усилий всегда должен быть кто-то или есть кто-то, кто позвонит, скажет или посмотрит, или позовет, или обнимет так, что ты поймешь – можно жить. А в этой пьесе это есть, невзирая на боль и смерть, которые там живут: как и в романе, так и в нас.
