Графоман

— Александр,  почему именно «Графоман» Володина?

— Я уже давно хотел поставить что-то из произведений Володина — очень люблю его, но «Графомана» выбрал не я, а моя мама. Она нашла журнал «Современная драматургия» за 1985 год, где был напечатан этот рассказ. А когда прочитал, понял, что хочу по этому рассказу поставить спектакль в Театре им. Комиссаржевской.

— Когда у вас впервые произошла встреча с творчеством Володина?

— Осознанно это случилось, когда я посмотрел спектакль «С любимыми не расставайтесь» в Новосибирском театре под руководством Сергея Афанасьева. Ранее я видел фильм «Осенний марафон» и в детстве, в Душанбе, — фильм «Фокусник» с Зиновием Гердтом. Помню, мне все время хотелось, чтобы Гердт Шутил и балагурил, но в фильме этого не увидел и расстроился. А потом Александр Моисеевич пришел на спектакль «P. S. О капельмейстере Иоганнесе Крейслере» («Постскриптум») в Александринку, потом зашел к нам в гримерку и сказал, что это потрясающе, удивительно, жал нам руки, целовал девушек. Это было единственное личное с ним общение.

— Что для вас близко в володинском творчестве?

— Володин для меня — это абсолютный продолжатель Чехова и, как я сейчас уже понимаю, предвестник Вырыпаева. Я сейчас говорю про его манеру письма, про исследование человеческих слабостей, про то, как человек не справляется с собой — про стыдливого и противоречивого человека, про доброго и злого одновременно. В этом смысле это явный продолжатель Чехова — по оголенности души, по отношению к человеку и правде о человеке.

— Вам не страшно оголять эту боль? А вдруг люди сейчас не хотят ее?

— Мне не страшно. Я получаю невероятную радость от репетиций с ребятами, и такой диалог мощнейший с Володиным все время происходит на разные темы! Я думаю, что зритель придет, потому что Володин — про каждого. Мы все — из володинских шарфиков, косыночек, кепочек. Он гений души человеческой и блестящий литератор. Его произведения заряжены энергетически как-то правильно, и звучат очень просто и очень — к сердцу. Еще я обожаю Александра Моисеевича за то, что в своих пьесах, рассказах, повестях, сценариях он никогда не следует какому-то закону составления текстов, композиций. У него почти нет исходных, главных событий, кульминации, развязки, а есть течение жизни.

Я не знаю, каким будет спектакль, получится или нет, но хотелось бы сделать прозрачную пастельную музыкальную историю. И в этом смысле мне интересно заниматься Володиным с очень разными по мироощущению актерами Театра им. Комиссаржевской. Мы берем различные куски из других его пьес, повестей, начинаем потихонечку слышать друг друга — появляется какой-то володинский тон, володинский воздух… У него есть стихи — мощнейшие, и они являются отправной точкой.

— О чем будет ваш спектакль?

— Про возвращение, про успокоение. Этому странному человеку, который, пройдя войну, работает в конструкторском бюро инженером по технике безопасности, казалось, что жизнь обессмысливается, катится под откос. Он перелистывает ее день за днем, а ночью пишет стихи. И спасает его жена, придумав с ним странную переписку. Эта история про двух людей, вернувшихся друг к другу. Я хочу поставить спектакль про свет, про то, что стыдно быть несчастливым, про то, что можно извлекать счастье из того, что дано.

— Почему вам этот герой оказался близок?

— Я, как и Мокин, как и во многом Александр Моисеевич Володин, не справляюсь с жизнью, честно говоря. И ощущение проходящего, уходящего времени вызывает горечь об упущенных возможностях, невозможности совершить то, что мог бы, стыда перед теми, перед кем виноват… И еще: уже стало штампом говорить об отношении Володина к женщинам, но в этом его отношении-поклонении всегда было столько любви, восторженности! «А чем будете закусывать?» — спрашивали его в рюмочной. — «Вашей улыбкой», — говорил Володин…